Здесь должна она вырасти в своего духа фигуру:
Безмолвий титанических гений
В свое широкое одиночество душу ее погружающий,
Показал ей ее самости нагую реальность
И сочетал ее с ее окружением.
Его уединение возвеличило ее часы человеческие
Задним фоном вечного и уникального.
Сила непосредственной скромной потребности
Облегчила тяжелый каркас человеческих дней
И перегруженную массу его внешних нужд
До первого тонкого лоскута простых нужд животных,
И могучая дикость примитивной земли,
И раздумывающее множество терпеливых деревьев
И сапфирный досуг небес размышляющих,
И торжественный вес проходящих медленно месяцев
Оставили в ее глубине место для мысли и Бога.
Там был лучезарный пролог ее драмы.
Пятнышко для шага на землю вечности,
Установленное в монастырском стремлении лесов
И наблюдаемое устремленностью пиков,
Приближалось через золотое раскрытие во Времени,
Где слушающая тишина оставляла слово несказанное
И часы забывали пройти к перемене и горю.
Сюда со внезапностью прихода божественного,
Повторяя первого нисхождения чудо,
Изменяя к восторгу тупой земной круг,
Любовь пришла к ней, пряча тень, Смерть.
Легко в ней она нашла свой храм совершенный.
Впервые с тех пор, как рост к небесам земного создания начался,
На протяжении всего долгого испытания расы,
Никогда более редкое создание не несло ее луч,
Этот пылающий тест божества в наших частях,
Молнию с небес к нашим пучинам.
Все в ней на род более благородный указывало.
Близкий к шири земли, сокровенно к небесам близкий,
Возвышенный и сладкий ее юный широко видящий дух,
Путешествующий через миры великолепия и покоя,
Перелетел пути Мысли к нерожденным вещам.
Пылка была ее самоуравновешенная незапинающаяся воля;
Ее ум, белой искренности море,
Страстный в потоке, не имел ни одной мутной волны.
Словно в динамичном и мистическом танце
Жрица безупречных экстазов,
Вдохновляемая и управляемая из свода являющего Истины,
Двигалась в некой пророческой пещере богов,
Сердце безмолвия в руках радости
Заселяло созидательными богатыми ударами
Тело, подобное рассвета параболе,
Что казалось для завуалированной божественности нишей
Или золотой храмовой дверью к вещам запредельным.
Бессмертные ритмы качались в ее временем рожденных шагах;
Ее взгляд, ее улыбка пробуждали небесное чувство
Даже в земном веществе, и их интенсивный восторг
Изливал небесную красоту на жизни людей.
Широкая самоотдача была ее актом врожденным;
Великодушие, как моря иль неба,
Окружало своим величием все приходящее
И давало ощущение возвеличивания мира:
Ее доброжелательная забота была сладким умеренным солнцем,
Ее высокая страсть — голубых небес равновесием.
Как может душа лететь подобно птице преследуемой,
Спасающейся на крыльях усталых от мира штормов,
И достигнуть покоя, как груди памятной,
В небесах безопасности и великолепного мягкого отдыха,
Так можно было испить жизнь опять в потоках медового огня,
Вновь вернуть привычку к счастью утраченную,
Чувствовать ее яркой природы окружение славное,
И расправить радость в ее тепле и правлении цвета.
Глубина сострадания, убежище тихое,
Ее внутренняя помощь отпирала ворота на небо;
Любовь в ней была шире вселенной,
Весь мир мог найти убежище в одном ее сердце.
Великое неудовлетворенное божество здесь могло жить:
Избавленное от карликовой самости спертого воздуха,
Ее настроение могло приютить его дыхание более высокое,
Духовное, что могло сделать все вещи божественными.
Ибо даже ее бездны были секретами света.
Она была одновременно молчанием и словом,
Континентом самораспространяющегося мира,
Океаном ровного девственного пламени;
Сила, тишина богов были ее.
В ней Любовь нашла ширь подобную собственной
И свой высокий горячий эфир перенесла на другую основу,
И двигалась в ней как в своем естественном доме.
В ней она встретила свою собственную вечность.
До той поры ни одна траурная линия не пересекала тот луч.
На хрупкой груди этой ненадежной земли
С той поры, как ее орбита взирающая в своем ограниченном дыханием доме,