Медвежья гора - настоящий великан среди окрестных гор - имела не одну, а целых пять "голов", с крутыми, в некоторых местах отвесными склонами и плоскими, голыми макушками. Между пятью вершинами гора поросла сосновым редколесьем, зарослями дикой вишни, груши, алычи, лещины, шиповника, среди которых - там, где поработали топоры с давних давён обосновавшихся на ней людей, - зияли снежной белизной широкие проплешины пастбищ.
Обменявшись шутливыми подначками с воззрившимися на девичье пополнение стражами, Медвежий Хвост и его воины двинулись по протоптанной в глубоком снегу неширокой дорожке к возвышавшейся на восточной стороне овальным каменным столом главной вершине. Минут через десять они оказались у её подножья, где с давних времён устроили свою "берлогу" вожди медвежьего племени.
В том месте, где отвесная скала, в полсотни шагов высотой, плавно выгибалась вовнутрь, образуя защищённую от ветров впадину, к ней прилепился сложенный из скреплённого глиняным раствором необработанного камня, изогнутый дугою дом, состоящий из полутора десятков комнат - каждая с низкой деревянной входной дверью посредине и двумя небольшими прямоугольными оконцами по бокам. На общей для всего строения односкатной тесовой крыше, с выступающим козырьком, украшенным по краю прозрачным частоколом сосулек, намело пластами снег. Над каждой дверью и окном из снега торчали тонкие колья в локоть высотой, с настромленными на них волчьими, кабаньими, бараньими, козлиными, турьими и человечьими головами-оберегами разной степени сохранности: тавры верили, что их зловещий вид и отвратительный запах отгоняет от жилищ злых духов. В центре полукруглого общего двора был вкопан в землю толстый, очищенный от коры дубовый ствол в два человеческих роста высотой, увенчанный огромным медвежьим черепом в белой снеговой "шапке". В этих домах у подножья главной вершины жили вождь Медвежья Лапа со своими женщинами, детьми и матерью, братья и близкие друзья вождя, составлявшие его старшую дружину.
В семи-восьми шагах от утёса начинался сосновый бор, тянувшийся на юго-запад к другой вершине - чуть более низкой и покатой, сплошь поросшей лесом. Под обсыпанными снежным серебром раскидистыми кронами столетних сосен, росших на такой высоте не столько вверх, сколько вширь, притаилось ещё с полсотни малозаметных хижин-полуземлянок, с плетёными из лозняка, обмазанными глиной стенами, утеплёнными на зиму снаружи засыпанными снегом сосновыми лапами. В каждой обитало от двух до четырёх воинов и от трёх до шести женщин с выводками детей - от сосунков до подростков. (Впрочем, детей постарше в посёлке было немного - до подросткового возраста доживали только самые крепкие.)
Новоприбывшие, встреченные дружелюбным тявканьем многочисленной своры живущих в селении собак и радостными возгласами мужчин и женщин, спешивших к дому вождя, чтобы получить свою долю привезенного добра, завели мулов и лошадей на утоптанную площадку между Длинным домом и лесом. Повыбегавшие из всех дверей на шум женщины и дети радостно кинулись обнимать и целовать мужей и отцов, подростки помогли развьючить поклажу и увели животных в лес.
Вождь Медвежья Лапа, его мать, Старая Медведиха, и четвёрка красавиц, удостоенных в данный момент чести делить кров и ложе вождя, степенно появились из дверей в середине дома, когда вся привезенная Медвежьим Хвостом добыча уже была сложена в кучу вокруг центрального столба. Братья, улыбаясь, приветствовали друг друга по принятому у тавров обычаю: положив ладони друг другу на плечи, наклонили головы и слегка стукнулись лбами. Затем Медвежий Хвост подошёл к матери, которая выразила свою радость, погладив сына сухой сморщенной ладонью по опушенной мягкой тёмно-коричневой бородкой скуле.
Теперешние обитательницы Длинного дома в первую очередь обратили свои ревнивые взгляды на привезенное отрядом Хвоста молодое девичье пополнение. Ведь, вполне вероятно, кому-то из них в ближайшую ночь придётся уступить своё место на ложе вождя более молодым и свежим конкуренткам.
Поскольку мужчины гибли на охотах, в набегах, пьяных драках и разного рода несчастных случаях куда чаще, чем женщины, женщин среди тавров было гораздо больше, чем мужчин (та же картина наблюдалась и у скифов), и таврские мужчины имели богатый выбор. Если какая-либо из жён мужу приедалась, он без лишних слов выставлял её за дверь. Такие отставленные мужьями или овдовевшие женщины отправлялись со своими детьми (кроме тех, кого прежний муж пожелал оставить у себя) к "дереву вдов". В селении на Медведь-горе это была старая корявая сосна, одиноко росшая под скалой в семи шагах от Длинного дома, в начале уходящей к спуску с горы тропы. Лишившиеся мужей женщины и дети садились под деревом, и если в течение трёх дней никто из воинов вождя не уводил их к себе, они, обливаясь слезами, покидали гору и шли искать себе пристанище и мужа в нижних селениях. Проблем с этим у них обычно не возникало (конечно, если причиной ухода с горы не была тяжёлая болезнь или увечье): желающих заполучить женщину, делившую ложе с дружинниками вождя, а то и с самим вождём, было с избытком - ведь к ним попадали только лучшие. (Что до тех тавриек и скифянок (да и гречанок), которых боги и родители не наделили сколь-нибудь привлекательной внешностью, то им ничего не оставалось, как коротать свой горький век в одиночестве, утешая себя с помощью бычьего или бараньего рога, или, если повезёт, греть кости какому-нибудь старику.)
Не только подурневшие с годами женщины, но и постаревшие, утратившие былую силу или ставшие калеками воины покидали гору, уходя доживать свой век в низинных селениях. Как правило, вождь назначал таких состарившихся дружинников старейшинами селений, призванными поддерживать должный порядок среди добывавших пропитание собственным трудом соплеменников. А в дружине вождя их заменяли подросшие сыновья (не все, а лишь самые сильные, ловкие, смелые и умелые в обращении с оружием), а также проявившие себя и выдержавшие суровое испытание перед глазами вождя и старшей дружины парни из низинных селений. Кривозубый Хорёк в этом отношении оказался исключением, отчего другие дружинники, как опытные, так и молодые, относились к нему с некоторым пренебрежением, не считая его ещё вполне за своего.
Глянув без особого интереса на сваленные на площади мешки, бочонки и тюки, Медвежья Лапа направился к выстроившимся в ряд возле "вдовьего дерева" юным красавицам, пожиравшим вождя глазами, обмирая от страха и восторга. Как и у всех здешних красавиц, брови и ресницы девушек были подкрашены густой чёрной краской, веки вокруг глаз обведены синей и искусно удлинены к вискам, губы пламенели ярко-красными и пунцовыми цветами. (Эту раскраску от тавриек переняли многие скифские, херсонесские и боспорские модницы. Черные, синие и красные краски, добываемые из некоторых произрастающих в Таврских горах растений, были, наряду с душистым лесным мёдом, одним из ценных предметов меновой торговли тавров со скифскими и греческими соседями.)
Подобострастно улыбаясь, Хорёк представил подошедшему вождю свою сестру Прыткую Ящерку, стоявшую первой в ряду.
- О! да она у тебя прехорошенькая! - с некоторым удивлением отметил Медвежья Лапа. Подняв руку, он провёл шершавой ладонью по нежной пунцовой девичьей щёчке. Затем он удостоил такой же ласки и остальных девушек.
Тем часом мать вождя, не удостоив взглядом новоприбывших вертихвосток, как коршун на добычу, накинулась на куда более ценные вещи, раздавая приказания женщинам вождя и молодым воинам, что из сваленного во дворе добра нести в дом. Подхватив под мышку бочонок с мёдом, а в другую руку мех с пивом, Хорёк, подойдя к Старой Медведихе и кивнув на ещё один бочонок и мех, лежавшие на снегу чуть в стороне от общей кучи, сказал, что это подарки вождю от его матери, Старой Крысы. Не поблагодарив, Медведиха - высокая, ширококостая, чуть согбённая в плечах шестью десятками прожитых лет старуха, с глубокими прорезями морщин вокруг широкого тонкогубого рта и массивного квадратного подбородка, - махнув белым меховым рукавом в сторону открытых за спиною дверей, велела заносить в кладовую.