За обедом Скиргитис, обнажив в широкой улыбке белые зубы, спросил старика Хомезда, слыхали ли уже здесь о забавном происшествии, случившемся пару дней назад в доме вождя? И он, смеясь, рассказал, как младший сын вождя вдруг огорошил родителей заявлением, что хочет привести в отцовский дом жену - вдову какого-то пастуха, да ещё и с дитём! Ну, вождь, понятно, вскипел: сперва, мол, засранец, привези домой голову убитого врага, а потом уже приводи жену! А чтоб лучше дошло - всыпал "жениху" десятка три добрых плетюганов, так что бедняга Канит ещё дней пять не сядет на коня! Оба брата и их телохранители радостно заржали, за компанию с ними тоненько, по-стариковски, захихикал и Хомезд. Зобена, с которой во всё время своего рассказа не сводил липкого взгляда Скиргитис, уставя глаза на дремавшего в плетёной корзинке между нею и Скиргитисом младеня, покрылась пунцовой краской.
К своему сожалению, Скиргитис не мог долго засиживаться - пора было возвращаться к дозорному отряду.
Оглянувшись со взгорка на стойбище, Сакдарис спросил брата, как ему понравилась молодая вдова.
- Да, у Канита губа не дура, - ответил без улыбки Скиргитис.
Остановив коня, он помахал вскинутой над головой плетью глядевшим им вслед со двора девушкам (Зобена выйти из шатра не соизволила). Его прощальный жест тотчас повторил Сакдарис.
- Кобылка, что надо, - сказал Скиргитис. - Хочешь ей вставить, а, братуха? Ха-ха-ха!.. Пожалуй, нужно забрать её себе. Моей Иктазе не помешает ещё одна служанка.
- А она пойдёт?
- Ещё бы не пошла! Стоит только поманить... Знает теперь, что с Канитом ничего не вышло. Пусть Канит ищет себе девок среди своих пастухов, а на наших рот не разевает! Верно, брат?
- Верно!
- А заартачится - потянем на аркане. Н-но, пшла, зараза! - Скиргитис свирепо рубанул толстый мохнатый круп своей игреневой кобылы, как раз надумавшей шумно опорожнять кишечник. Четверо всадников, нахлёстывая коней, стремглав полетели по неглубокой снежной целине к укрывавшемуся в молодом соснячке на южном краю плато дозорному отряду.
Стараниями няньки Синты, заботливо смазывавшей по четыре раза на дню исполосованный зад страдальца целебным снадобьем на основе медвежьего сала, Канит уже через три дня почувствовал себя лучше. Так и не дождавшись за эти дни, как втайне надеялся, появления в их доме Зобены, на четвёртый день он проснулся с чувством какого-то смутного беспокойства и гнетущей душу тревоги. Виной тому, должно быть, был приснившийся ему в эту ночь чудной и зловещий сон.
Во сне ему привиделось, будто он, крича от восторга и азарта, летит во всю конскую прыть, так что ветер свистит в ушах, по зелёному весеннему лугу на савмаковом Вороне, испытывая беспредельное счастье оттого, что чудо-конь Савмака теперь принадлежит и послушен ему. Вдруг справа, на пологой макушке древнего кургана, он замечает собирающую в сочной молодой траве цветы девушку и поворачивает к ней. Скоро он, с радостно забившимся сердцем, узнаёт Зобену. Наконец-то он застал её одну вдали от кошары!
Улыбаясь, он носится вокруг Зобены кругами, хвастаясь своим чудо-конём: то пустит его боком, то вскинет перед ней на дыбы. Спрыгнув наконец с Ворона, он кладёт ладони на соблазнительно выгибающиеся под тонким, вышитым красными птицами и цветами голубым сарафаном бёдра Зобены, нежно привлекает её к себе и тянется губами к её лукаво улыбающимся губам, собираясь сказать, что не может без неё жить и хочет, чтобы она стала его женой. Неожиданно Зобена, осыпав его голову и плечи цветами, выскальзывает из его объятий и, выхватив повод, в следующее мгновенье оказывается на спине Ворона. "Берегись! - испуганно кричит Канит. - Этот конь не позволяет ездить на себе чужим!" "А разве я для тебя чужая?" - вопрошает, заливаясь игривым смехом, Зобена. "Постой! Придержи коня! Дай я сяду сзади!" - кричит Канит, пытаясь догнать коня, но Зобена, задорно хохоча, забавляясь, в последний момент уносится от него на послушном ей Вороне, то вправо, то влево, то прямо, то по кругу. Так он и бегал за ними, раскинув руки, по расцвеченному алыми тюльпанами и маками лугу, пока не загнал на острый, отвесно обрывающийся в долину Напита мыс.
Наконец-то попались! Канит неспешно приближался к замершим на утёсе, которым заканчивался мыс, коню и всаднице, как вдруг, когда уже можно было дотянуться рукой до взметённого восходящим из долины потоком пушистого воронова хвоста, из лоснящихся чёрных боков жеребца выпростались широкие крылья, и в тот же миг, громко заржав, он скакнул с утёса в пустоту. А в следующее мгновенье из-за края мыса в голубое небо взмыл огромный смолисто-чёрный ворон, с сидевшей у него на спине, вцепившись в перья на загривке, насмерть перепуганной Зобеной. Глянув круглым коричневым зраком на потрясённо приросшего к земле Канита, ворон, мощно взмахивая широкими крылами, с торжествующим карканьем понёс свою добычу через долину Напита к высящимся вдали, среди зеленеющих яркой молодой листвой непролазных лесов и белых облаков, синим вершинам Таврских гор. "Канит! Спаси меня! Стреляй!" - долетел до него с ветром отчаянный призыв Зобены. Очнувшись, он торопливо выхватил из горита лук и стрелу и, натянув до предела тетиву, прицелился в огромную, медленно поднимающуюся с каждым взмахом ввысь птицу. Нужно скорей стрелять, пока ворон не перелетел на ту сторону и всё ещё хорошо виден, но ведь он не бог весть какой стрелок и может случайно попасть в Зобену, а если попадёт в ворона, тот камнем рухнет вниз, и Зобена разобьётся насмерть, упав вместе с ним с огромной высоты в долину. Как же быть? Спустить тетиву или позволить ворону унести любимую безвозвратно (он знал это) к таврам?
Так и не успев что-нибудь решить, Канит проснулся в холодном поту, с тревожно колотящимся о рёбра сердцем. Сон тотчас после пробуждения забылся, а тревожное чувство осталось.
Оставленные кручёной отцовской плетью рубцы на ягодицах к этому времени уже затянулись, и Канит перестал быть узником своей комнаты. Выйдя на присыпанный выпавшим ночью пушистым снежком и уже истоптанный множеством следов двор (утро выдалось солнечным, с лёгким морозцем), он приласкал тотчас подбежавшего, радостно заглядывая в глаза и размахивая хвостом, Лиса, сходил в нужник, затем отправился на конюшню и, с наслаждением вдыхая густой конский дух, стал помогать Лимнаку чистить покрытых пушистой зимней шерстью лошадей. Но мысли его в это время были далеко, незримо витая вокруг кошары Хомезда. На душе Канита было тоскливо и неуютно, как заброшенном доме с давно остывшим очагом: вот уже четвёртый день, как он не видел Зобену, не слышал её серебристого смеха...
Закончив вычёсывать лезшего к нему с поцелуями Рыжика, Канит, подпрыгнув, осторожно умостился на его гладкой вогнутой спине. Если сидеть не на заду, а на ляжках, согнув в коленях ноги, то вполне можно ехать, решил он, и послал Лимнака за поясом и оружием. Когда через минуту Лимнак вернулся в конюшню с канитовым поясом, акинаком и горитом, отсвечивавшими на солнце рассыпанными по красной и коричневой коже золотыми бляшками, Канит успел накинуть на Рыжика узду, обшитый сверху волчьим мехом чепрак и затянуть подпругу. Согнув с помощью Лимнака лук и натянув тетиву, Канит сел на Рыжика и выехал со двора через приоткрытые на одну створку ворота, приказав рванувшемуся было радостно вперёд Лису в этот раз вернуться домой.