Учитель вздохнул и развел руками.
— Ну скажи на милость, за что ты избил Линкея? Бедный мальчик не может выйти на улицу. У него громадный синяк под правым глазом. Сколько будут продолжаться эти драки?
Мальчик присел на корточки и принялся тщательно перевязывать ослабевший ремень правой сандалии.
— Царь велел, чтобы ты немедленно попросил прощения у Линкея. И у Демокеда, его отца, тоже.
Мальчик оторвался от сандалий, неторопливо выпрямился и хмуро посмотрел на учителя. Тот поджал губы.
— Таково повеление царя, да продлят боги его дни! Кроме того, он велел сказать, что запрещает тебе мотаться по степи с какими-то оборванцами… Правда, друг мой, почему бы тебе не подружиться… ну, с тем же Линкеем?
Мальчик молча смотрел на учителя.
— Ну иди, — вздохнул тот. — И не забудь попросить прощения у Линкея.
На следующий день Линкей щеголял двумя синяками. Одним, пожелтее, постарше — под правым глазом, другим, посвежее — под левым.
Савмак допил вино, не переводя дыхания, поставил кубок на стол. И рядом встал золотой кубок.
— А теперь иди, — бесстрастно сказал Митридат. — Больше ты мне не нужен. Я хотел увидеть тебя. Я увидел тебя. Можешь идти.
И Савмак медленно поднялся, медленно повернулся и медленно пошел к выходу. Он уходил от Митридата — белого лица в драгоценном обрамлении, и от деревянного кубка, и от богато инкрустированного столика, и от мозаичного пола, и от расписных стен…
…И от Пантикапея, от Таврики, от…
Митридат смотрел ему вслед. Его лицо не выражало ни ненависти, ни торжества. Спокойно смотрел царь вслед уходящему врагу.
Он был молод, понтийский царь. У него все было впереди — сила, слава, власть над великим царством.
Три войны с Римом.
И предательство сыновей, и убийство жены, и в конце концов смерть от руки наемника, выпрошенная, вымоленная смерть — от невозможности умереть. Смерть в том самом Пантикапее, царем которого недолго — совсем недолго — был ушедший.
Их было четыре десятка, всего четыре десятка — последних защитников Пантикапея, последних сторонников Савмака, отчаянных, молодых, — и Савмак, их царь, был с ними.
Их было всего четыре десятка.
Сейчас они лежали на земле — поднятые вверх лица, глаза, неподвижно следящие за облаками. Руки сжимают короткие акинаки, на лезвиях еще дымится кровь врагов, но пальцы уже холодны, и смуглые лица уже светлеют.
Их было четыре десятка. Остался один. Царь Боспора. Их царь.
Диофант, прихрамывая, шел сквозь толпу воинов, окружавших пленника. Воины почтительно расступались перед полководцем. Он, приблизившись почти вплотную, молча смотрел в лицо скифа.
Савмак улыбался.
Одежда его была разорвана; промывая борозды в пыли, покрывавшей щеки, катился пот, руки до боли в суставах скручены двумя рослыми херсонеситами, нестерпимо болела рваная рана в бедре… Он улыбался.
И тогда Диофант — хладнокровный солдат, разгромивший в свое время полчища скифского царя Палака, а теперь раздавивший горстку защитников боспорского узурпатора Савмака, мудрый политик, подлинный хозяин богатой Таврики, тонкий ценитель и знаток искусства, поклонник женской красоты — этот Диофант размахнулся и наотмашь, что было силы, хлестнул по лицу этого оборванца, чтобы стереть, содрать с этого окровавленного лица улыбку, хлестнул еще раз, повернулся, побежал прочь.
Савмак смеялся.
Савмак хохотал, захлебывался хохотом, и херсонеситы едва удерживали его извивающееся тело, не зная, как с ним быть, с этим сумасшедшим, с этим безумцем, не понимая ничего, поглядывая друг на друга, посматривая на воинов, окружавших их, злых, возбужденных после короткой схватки и тоже ничего не понимавших.
И вдруг — неожиданно для всех, неожиданно для самих себя — херсонеситы засмеялись, сначала неуверенно ухмыляясь, потом все громче и громче, заражая своим смехом толпившихся воинов. И смех — хохот! — поднялся над войском.
И смех Савмака, вырвавшийся из тысячи глоток, поднялся в пыльный воздух Таврики, долетел до Синопы и, наконец, достиг слуха великого царя Митридата Евпатора.
Савмак смеялся. Из губы, разбитой тяжелой рукой понтийского полководца, тянулась тонкая струйка крови.
Шумело людское море, от множества лиц рябило в глазах. От множества лиц и от пестроты одежды. Жители Синопы любили яркие цвета!
И говор, говор, непрекращающийся говор, господин, господин, купите, продайте, подайте, спешите, постойте…
Яркие одежды и блеск золота. Золото, шелк, красное, синее, черное…
Черное.
Господин… О-о-о… А-а-а…
И шум моря, шум, но где оно, это море, где оно, море, синее, зеленое, синее, серое, черное…