Гартман рассказывал с таким жаром о художниках, о том, как хорошо в Италии в феврале — совсем тепло и все в цвету, что Мамонтовы твердо решили: «Ехать!» Гартман написал рекомендательное письмо к Антокольскому, и сборы начались. Главное — надо было обеспечить безопасность для слабого еще Дрюши; Воку решили оставить с кормилицей у бабушки Веры Владимировны. С собой взяли няню Дрюши Анну Прокофьевну и Сережину гувернантку Александру Антоновну. Савва Иванович должен был привезти семью на место, устроить и возвратиться в Москву, к делам, чтобы в начале лета опять приехать — увезти всех обратно.
12 февраля 1872 года выехали из Москвы в Петербург (прямой дороги за границу еще не было), а затем через Мюнхен в Милан. Февраль в Италии действительно был чудесен. Савва Иванович и Елизавета Григорьевна с радостным чувством смотрели, как Дрюша на глазах оживал, становился веселым, бегал по саду. В Милане Мамонтовым посоветовали отправиться не в Рим, а во Флоренцию, где и климат здоровее, куда и путь короче, да и жилье найти легче. Решили ехать во Флоренцию. Пришли в восторг от флорентинского теплого воздуха, ясного неба, от художественной атмосферы города, хранящего в каждом уголке аромат искусства и старины. Больше никуда не хотелось ехать. Савва Иванович устроил семью и уехал в Москву. Месяц Елизавета Григорьевна с детьми прожили на вилле «де Магни» — на полпути между Флоренцией и Фьезоле.
Савва Иванович в Москве занимался делами, часто посещал тещу, у которой жил Вока, скучал и писал жене длинные письма. Он все порывался уехать, но его удерживал взявший на себя роль наставника Федор Васильевич Чижов, который хотел добиться, чтобы Савву Ивановича избрали директором компании Ярославской дороги… Все же во второй половине марта Савва Иванович не выдержал и уехал во Флоренцию. Прожил там несколько дней с семьей, отдохнул, потом нетерпение охватило его. Он поднял всех на ноги и увез в Рим. В Риме устроились в гостинице, оставили детей с няней и гувернанткой и пошли к Антокольскому. Мастерская его оказалась на замке. Раздосадованные, вернулись к себе. Через два дня Савва Иванович уехал в Абрамцево готовить дом к приезду семьи.
Но мысль об Италии, о художниках, с которыми он решил так или иначе познакомиться, не оставляла его. Искусство было тем единственным, что он любил искренне и горячо. Как ни старался в свое время отец вытравить из него эту страсть, задачу свою он выполнил лишь отчасти: он приучил сына к регулярной работе и деловитости, к самодисциплине, но от искусства не отвадил.
Конечно, семья, все время увеличивавшаяся, огромное дело, доставшееся ему в наследство после смерти отца, заставили его усердно заниматься железнодорожным строительством, проводить ежедневно много часов в правлении железной дороги. А душа рвалась к искусству. Постепенно кроме театра он пристрастился к живописи, может быть, под влиянием галереи Павла Михайловича Третьякова, с которым он был в родстве (Третьяков женился на двоюродной сестре Саввы Ивановича — Вере Николаевне). С двумя художниками Савва Иванович познакомился еще до поездки в Италию. Первым был Неврев. Вторым — Иван Александрович Астафьев, теперь совсем уже забытый. Он больше был известен не столько как художник, сколько как человек, который был лично знаком с Белинским. Савва Иванович попросил его скопировать портрет матери своей, Марии Тихоновны. С тех пор Астафьев гостил иногда у Мамонтовых.
Елизавета Григорьевна писала из Рима, что после отъезда Саввы Ивановича она посетила студию Антокольского. Вообще-то Антокольский не очень жаловал туристов-соотечественников, считавших своим долгом побывать в мастерской новоявленной знаменитости.
Но речь шла, разумеется, не о таких посетителях, как Елизавета Григорьевна. Поначалу, видимо, рекомендательное письмо Гартмана заставило Антокольского отнестись к ней не просто как к любопытствующей искательнице впечатлений, а потом, надо думать, и личные ее качества способствовали симпатии, расположению и дружбе. Антокольский показал Елизавете Григорьевне статую Петра I, над которой он работал (работа близилась к завершению), приласкал Сережу, дал ему кусок глины, из которой тот сразу стал лепить собаку. Здесь же мраморщик высекал «Ивана Грозного», заказанного Третьяковым. В мастерской Антокольского Елизавета Григорьевна познакомилась с молодым петербургским профессором — историком искусств Адрианом Викторовичем Праховым. Прахов выразил сожаление, что из-за предстоящего завтра отъезда с семьей в Неаполь он не сумеет познакомить Елизавету Григорьевну с женой и сопутствовать в предстоящих прогулках по Риму. Антокольский тут же выразил готовность заменить его и назавтра сам посетил Елизавету Григорьевну, повел ее знакомиться с русскими художниками и скульпторами, жившими в Риме. Отношения завязались самые теплые. Иногда по вечерам Антокольский приходил к Елизавете Григорьевне, и она с жадностью слушала его рассуждения об искусстве, об общественной жизни.