Константин Ковалев
САВВА СТОРОЖЕВСКИЙ
Автор благодарит всех, кто помог выходу этой книги и вдохновил на ее создание трудами разных времен.
На переплете изображены:
Савва Сторожевский. Фрагмент росписи алтарной части Рождественского собора Саввино-Сторожевского монастыря (Звенигород).
Фрагменты иллюстрации художника И. Самокиша к поэме Л. Мея «Избавитель». XIX век.
Саввино-Сторожевская обитель. Современный вид.
© Ковалев К. П., 2007
ISBN 978-5-235-03055-8
© Издательство АО «Молодая гвардия»,
художественное оформление, 2007
Писано в лето 7515-е от Сотворения мира и 2007-е от Рождества Христова, в 600-ю годовщину преставления старца Саввы, в стольном граде Москве, удельном Звенигороде и попутном меж ними патриаршем сельце Переделкине.
От автора
ЖИТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ ПРИЗНАНИЕ
Жития лучших мужей и в древности по обычаю писали ради прибывающей от этого пользы.
Нам же ныне напоследок, когда мы достигли конца времен, еще более это необходимо.
Одна забота печалит и удручает меня более других: если я не напишу и никто другой не напишет Жития, то боюсь быть осужденным, согласно притче о негодном рабе, закопавшем талант и обленившемся.
Эта книга может вызвать много споров. В ней немало гипотез, пробелов и недоговоренностей. Автор предполагает возможные будущие обсуждения или даже замечания, но это лишь пробудит свежую мысль по отношению к делам и помыслам великих духовных подвижников прежних времен. Потому здесь используется максимально возможное количество источников и мнений специалистов. Однако автору не претит утверждение, что порой весьма простые и живые рассуждения в гораздо большей степени помогают отразить или почувствовать веяния эпох, нежели самые ухищренные доказательства.
Итак.
Много лет назад в подмосковный Звенигородский монастырь зашел задумчивый молодой человек, приблизился к его святыням, а чуть позднее прочитал и переписал по-своему старинное Житие основателя обители — игумена Саввы. Это был поэт Александр Пушкин.
Спустя некоторое время один студент-медик, можно сказать по распределению, попал в город Звенигород и устроился работать врачом в местной больнице. Он много трудился вел дневник, создавал рассказы и фельетоны о сельской жизни и стал потом известнейшим на весь мир литератором. Но ни разу, нигде и никогда он не вспоминал ни о соседнем монастыре, ни об имени преподобного Саввы. Это был писатель Антон Чехов.
Так же и в нашей памяти. Один человек что-то видит, а другой говорит — здесь ничего нет интересного. Пытливый паломник скажет: меня интересуют и мне важны внутренняя жизнь и чудеса, связанные с житием почитаемого старца. А историк-исследователь заметит: мне нужно точно знать — имена, цифры, факты и ссылки на документы, без этого всё просто не имеет смысла и ценности. И оба будут правы, хотя каждый — по-своему. Соединить же всё вместе, почувствовать в результате такого синтеза приближение к правде и даже к истине — непростая задача.
Именно об этом мне приходилось думать в первую очередь, когда я начинал работу над книгой о преподобном Савве Сторожевском. Слово «преподобный» означает — святой из монашествующих, стяжавший высочайшее нравственное достоинство своими подвигами и чистотой жизни. В церковном мировосприятии этот эпитет — «преподобный» — принято всегда ставить перед именем почившего святого инока. Однако мы намеренно почти не станем употреблять его в книге, дабы не появилось у светского человека ощущения некоей «древности» обитавшего на Звенигородском холме старца. Кстати, слово «старец» также не совсем обыденное. Для тех, кто живет в монастыре, оно имеет особенный смысл. Нам придется в книге гораздо чаще употреблять именно его, и пусть читатель воспримет это даже в буквальном, мирском смысле — ведь мы будем говорить о человеке, который прожил очень долгую жизнь. И на поверку оказывается, что она важна и интересна, как и все его наследие, которое настолько актуально и живо сегодня, что продолжает играть немаловажную, хотя и незаметную на первый взгляд роль в нашей современной истории.
Решение написать эту книгу, честно говоря, было не простым. Работа над текстом заставила автора принять необычные для него решения: время от времени буквально уходить от простых фактов истории, избавляться от давления бытовых подробностей, изменять «ракурс» обычного восприятия реальности и прошлого. Вот почему читатель встретит множество предположений и гипотез, столкнется с некоторыми разногласиями между писанием и преданием, и уж точно — окунется в переплетение жанра жития и обычной биографии.
Автору также показалось, что без личного восприятия событий давно ушедшей эпохи тут никак не обойтись. Переживание истории, её субъективное восприятие — не всегда объективный путь к созданию образа того, о ком пишешь. Но в данном случае это иногда оказывалось почти единственным способом изложения, без которого книга бы просто не появилась. Об удачах и неудачах — судить читателю.
Кроме того, автору некоторое время мешала и буквально останавливала мысль: взявшись рассказать о жизни святого человека, что ты можешь в ней понять? Наверное, явное преувеличение считать, будто сможешь найти какие-либо ответы на вопросы, волновавшие миллиарды людей тысячелетиями и в поисках которых поколения обращались к учителям, мудрым старцам, духовным проповедникам и наставникам. Хоть и пожил ты на свете, но все-таки ничтожно мало по сравнению хотя бы с тем, о ком собираешься писать. Да и вообще — насколько ты сам способен приблизиться к краю великой и неизмеримой бездны, именуемой благодатью и величием Духа?
По истечении времени писания вот что я скажу по этому поводу, уважаемый читатель. Если бы мне пришлось пойти путем поиска ответов на все эти вопросы, то на это ушла бы вся жизнь, а книга так и не увидела бы свет. Однажды я вдруг понял, что мои мудрствования и какие-либо потуги на духовные подвиги здесь вряд ли помогут. Нужно было просто сосредоточиться и отдаться течению трудовых будней. А появившаяся вдруг душевная простота формы сама стала диктовать последовательность текста, отдельные темы и главы. В какой-то момент я, наконец, просто почувствовал, что могу писать о самых трудных фактологических или духовных перипетиях легко и свободно, если не буду стараться «изобретать велосипед», лукавить, убегать от исторических реалий или строить баррикады собственных иллюзий. И чем проще у меня получалось, тем свободнее я себя ощущал, тем легче становилось «управлять буквами и словами», которые словно бы сами выстраивались в нужную последовательность.
Хотя задача и вправду была не из легких. Ведь в этой книге речь пойдет о человеке, которого в действительности принято величать святым.
Жизнеописание святого в древности называли Житием, считавшимся в некотором роде «словесной иконой». Эта традиция сохранилась по сию пору. Но можно ли жития считать обычными биографиями? Дела земные и дела небесные, для одних реальные, а для других — совершенно фантастические, пересекаются, сосуществуют и соседствуют в житиях, словно миф и реальность, как чудеса и прагматический, материальный взгляд на вещи. «Словесная икона» словно повторяет икону буквальную, на которой изображение символично, и его трудно назвать реалистическим.