— Ни копейки.
Коля был встревожен, но смело смотрел на меня своими жёлтыми глазами.
Мы больше не разговаривали. Мы выбросили удилища, смотали лески и стали дожидаться парохода, изредка кидая камешки по поверхности воды и считая, сколько раз они подскочат, перед тем как утонуть. Эта игра называлась «блинчики».
«Купец» пришёл уже в огнях. Мы захотели прыгнуть с конторки на нос парохода, но показалось слишком высоко. Тогда мы пробрались к корме. Только что мы спустили ноги за борт конторки, как вдруг появился усатый матрос — вешать фонарь на мачту. Свет фонаря упал прямо на нас, и матрос заорал так, будто поймал мошенников:
— A-а, вы опять тут? Зайцами ехать удумали?
Мы бросились прочь и не успели сбежать на берег, как пароход загудел и отчалил. Он уходил со своими светлыми окнами и фонарями, а вокруг нас становилось темнее, темнее, и мы с Колей поняли, что пришла ночь.
— Будет ещё пароход? — спросил я.
— Из города.
— А в город?
— А в город — утром, — грустно ответил Коля.
— Знаешь, — сказал я, — идём к бабушке Ниловне. Мы с мамой у ней прошлый год жили. Она нас пустит.
Изба Ниловны стояла недалеко, окнами на Волгу, и мы дошли скоро: я и в темноте хорошо различал дорогу. Ниловна не сразу меня узнала, а потом зажгла лампу и, пока я рассказывал, как мы очутились в Беленьких, всё трясла головой и твердила:
— Ой, бедокуры, ой, бедокуры!
Она напоила нас парным молоком, постелила в передней горнице на полу овчинный тулуп и велела ложиться спать.
Мы с Колей подвернули под головы большущий воротник тулупа, прижались друг к другу спинами и быстро согрелись. Но сон ко мне не приходил, и я чувствовал, что Коля тоже не спит.
Очень ясно я увидел свою комнату с кроватью, покрытой синим мохнатым одеялом. На кровати сидела мама и плакала, а отец стоял у печки и сердито говорил:
«Вот твоё воспитание: растёт бессовестный балбес!»
«Бессовестный балбес» — это отец говорил обо мне. Но он ошибался, совесть меня мучила: мне было страшно жалко маму и стыдно, что она из-за меня плачет. Я сам чуть не заплакал в тулуп и опять ясно-ясно услышал мамин голос:
— Нет, он не такой плохой мальчик.
Голос был настолько отчётлив, что я приподнял голову. Дверь в горницу отворилась, и вошла Ниловна с лампой, а за нею мама.
Я схватил Колю за руку, и мы вместе вскочили.
— Мама! — крикнул я.
— Ну что, рыболовы? — сказала мама негромко и так нежно, как не говорила никогда в жизни.
Я бросился к ней. Она обняла меня. Я шепнул ей тихонько, чтобы никто, кроме неё, не слышал:
— Ты меня простишь?
Она крепче прижала меня к себе.
— Как же ты нас нашла? — спросил я.
— Это моё дело, как нашла, — ответила мама, взглянув на Колю, и покачала головой.
Вдруг она сказала:
— Тише! Слушайте.
Мы притихли. Издалека доносились то короткие, то долгие гудки парохода, как будто он о чём-то просил.
— Пассажирский, лодку требует, — сказала Ниловна.
— Он идёт в город? — спросила мама.
— Снизу, в город.
— Ну, живо, собирайтесь! — сказала мама. — Если поспеем на лодку — может, пароход нас посадит.
Она поцеловалась с Ниловной и велела нам поблагодарить её за приют.
— Спасибо, — сказал я.
— Спасибо, — сказал Коля.
Мы вышли в темноту. Богатый большой пароход, весь в огнях, приближался тихим ходом. Гудок опять заревел. В ответ на берегу, около конторки, замахали слабым жёлтым огоньком фонаря.
Мы побежали на огонёк.
Человек в лодке, приладив фонарь к носу, поднял весло, чтобы оттолкнуться от берега.
— Подождите! — крикнула мама. — Возьмите, пожалуйста, нас! Может быть, пароход посадит. Нам нужно в город.
— Ладно, скорей! — раздался грубый голос.
Я сразу узнал по голосу матроса, который прогнал нас с конторки. Я толкнул Колю, а Коля — меня: он тоже узнал матроса.
Мы забрались в лодку, сели на боковые скамеечки: мама — с одного бока, я и Коля — против неё, для равновесия, а на поперечную скамью сел в вёсла матрос. Он грёб сильно, отрывистыми короткими ударами, и вёсла легко, как поплавки, выскакивали из воды, вспыхивая жёлтым отблеском фонаря. Мелкая волна булькала о днище лодки. Кругом лежала тьма. Далеко-далеко во тьме хлопал по воде колёсами и шумно сопел пароход. Постепенно его свет начал достигать лодки. Я увидел всполошённые лица Коли и мамы, а матрос сидел к пароходу спиной, и у него только просвечивали концы длинных усов.
— Вдруг он уйдёт? — сказала мама испуганно.