— Кто это? — спросил матрос.
— Пароход.
— Он уйти не может, — гордо сказал матрос. — Он на мой сигнал ответил.
— На какой сигнал? — спросил я тихо.
— Я ему огнём помигал, что, мол, ожидай, выходим.
Пароходные огни росли, росли, лодка вошла в их разноцветные отражения, танцевавшие в воде, мамино лицо становилось попеременно розовым, зелёным, жёлтым. Шум и свист пара накатывались на лодку, уже слышны стали крики с парохода, и нас страшно быстро потащило к его борту.
— Ах! — вскрикнула мама.
Матрос бросил вёсла, прыгнул на нос лодки, поднял руки. Мы пронеслись мимо остановившегося колеса парохода. Оно было огромное, выше матроса в три раза, и с его красных плиц лилась и капала вода, забрызгав меня и маму. На нас пахнуло горячим, душным запахом машинного масла и нефти, потом вдруг — вкусных щей. Над нами, в узенькой ярко-красной дверке, показался повар и вытер полотенцем пот с лица. Опять пролетели мимо круглые светлые огни, и мы обрушились в темноту и остановились.
Матрос держался обеими руками за нижнюю ступеньку железного трапа, почти повиснув на нём, и кричал, задрав голову:
— Есть пассажиры! Принимаешь?
— Сколько? — прокричали с кормы парохода. — Давай скорей!
Пароход немного сработал колёсами, чтобы не уносило течение. Лодка начала нырять на волнах, матрос то подтягивался на трапе, то опускался, выпрямляя руки.
— Ну, полезай, живо! — скомандовал он нам.
Он подсадил одной рукой сначала Колю, потом меня, и, когда я схватился изо всей силы за трап, он, шутя, хлопнул меня сзади широкой ладонью и прикрикнул:
— Эх вы, сазаны!
Забравшись на корму, я обернулся и глянул вниз. Матрос очень бережно подсаживал маму, и усатое лицо его, чуть видное глубоко в темноте, показалось мне очень добрым.
Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошёл полным ходом. Я насилу отыскал позади, в чёрной ночи, крошечный жёлтый огонёк, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далёкому берегу лодка. И я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом.
Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шёпотом:
— Знаешь, кто, наверно, про нас всё рассказал?
— Санька Широкий Нос, — шепнул Коля.
— Давай ему ничего не скажем про чехонь!
— А про сазанов?
— А про сазанов скажем, что мы их съели.
— Ага, — согласился Коля.
Всё было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что тёплым, шумным, как машина, приливом меня понёс куда-то сон.
