В ней суть отчаянно-хмельная,
Хвати —
И по морю пешком.
Из века в век она, шальная,
В миру ходила с посошком.
Гонимая,
И все ж колюча, —
Она и в рубище красна.
Ходила, дьявольски живуча,
И улыбалась, как весна.
Как на дрожжах, на ней вскипали
Бунты по русским городам,
Ее ломали и пытали…
Ее в обиду я не дам.
Я называю белым белое,
А черным черное зову…
Пробито сердце неумелое —
Я навзничь падаю в траву.
И все же вскидываю руку —
Как будто в ней
Заряд свинца…
Спасибо, батя, за науку,
Я верю правде до конца.
ВОСКРЕСЕНИЕ
Невзгодами с лихвой богаты,
Живем,
Нещадно жизнь кляня…
Наваливались дни-накаты
Как будто бревна на меня.
И вот пришлось:
Лежу придавлен
Больничной простыней-плитой.
Но каждой клеточкой направлен,
Стремлюсь
отнюдь не в мир иной.
Беда,
Натешившись досыта,
Быть может, стряпает кутью…
А вот душа моя открыта,
Цветет навстречу бытию.
И тянет губы, как теленок
(От счастья сам я замычал).
Не плакал я, считай, с пеленок,
А тут, брат,
чуть не подкачал.
Гляжу под чуткие ресницы
В глаза с веселой синевой:
И верю —
Ласковей сестрицы
Не знал я в жизни никого.
Теперь бы давние напасти,
Бывалой силы добрый хмель!
Я понял, что такое счастье,
Познав больничную постель.
«Я даже не подозревал…»
Валентину Чемсуевичу Теплякову, врачу
Я даже не подозревал,
Что он живет на свете.
В больнице сроду не бывал,
Но вот везут в «карете».
Теперь лежу. Освобожден
От дома и от службы.
Владеет мною полусон,
А может —
что похуже.
И надо мною человек,
С глазами следопыта,
Глядит из-под тяжелых век —
Тревожно и открыто.
И день,
и два —
Он все со мной…
А я как будто снова
Веду с фашистом смертный бой
У рубежа лесного.
Огнем зажатый с трех сторон,
А за спиной — болото.
А надо мною крик ворон…
И дьявольски охота
Мне жить в свои шестнадцать лет,
Испить речной водицы.
И чтоб не застили мне свет
Картавящие птицы.
С гранатой я шагнул вперед,
Кляня врага безбожно…
Очнулся.
Нет, не подведет,
С таким в разведку можно!
БОЛЬНИЧНЫЕ БУДНИ
У каждого своя болячка,
А коль своя,
Так и мила.
Иной готов, о ней судача,
Допечь палату добела.
Он за день повторит раз двести
И про укол,
И про клистир…
Каталка катит злою вестью,
Больничный оглушая мир.
Но тут как тут дедок запечный,
Затеет важно разговор:
Мол, под луной никто не вечный
И господа гневить — позор.
А сам восьмой десяток кряду
Тихонько фукает в усы.
— Дедок, годов твоих не надо,
Добыть бы сердце, как часы.
Нам, право, шутка не помеха,
Готовы хохотать до слез.
Не от добра идет потеха…
Дедок-то прав —
Не вешай нос!
«Река лежала, как в неволе…»
Река лежала, как в неволе, —
По ноздри самые в снегу.
И у нее в застывшем горле
Который месяц ни гу-гу.
Лежала тихо и смиренно,
Исхоженная вкривь и вкось.
Но вот набрякли тропы-вены —
Их тело синевой взялось.
И я сгорал от нетерпенья,
Апрель несуетный кляня, —
Когда же кончится мученье?
Как будто лед давил меня.
Я поторапливал недели
И верил —
Все же повезет.
…И вот тайком встаю с постели
Иду к реке,
где стонет лед.