— Что за наряд? Собралась на похороны?
— Я в трауре по своей жизни, — пробормотала она и опустилась на стул рядом со мной.
— Ты действительно не собираешься есть?
Ее глаза с тоской уставились на пад-тай. Я пододвинул к ней коробку.
— Набирайся сил. Они тебе понадобятся.
Она нахмурилась, но потянулась за палочками. Некоторое время мы ели в тишине.
— В тюрьме людям многого не хватает. В моем случае, это была настоящая еда… и ты.
Она замерла, ее глаза метнулись к моим. Я продолжал спокойно есть. Было забавно шокировать ее воспоминаниями о том, кем я был раньше. Хотя это не было ложью. Все части меня, в которых оставалось хоть что-то человеческое, принадлежали ей.
— Какой была еда? — Ее голос был тихим.
— Ты даже представить себе не можешь. Такой пищей ты не стала бы кормить животных. Это все, чем заключенные являются на самом деле, — звери, запертые в маленьких клетках, царапающие и кусающие друг друга, ожидающие своего шанса освободиться, чтобы сжечь мир.
— А ты?
Я кивнул.
— Я тоже.
Она сглотнула, ее горло судорожно сжалось. Это было прекрасно.
Я отодвинул тарелку, как только доел. Вся трапеза заняла пять минут. Еще одно наследие тюрьмы. Затем постучал пальцами по столу перед собой.
— Садись. Я хочу свой десерт.
— Николай, — начала она, но осеклась, когда я коснулся ее губ.
— Скажи мне правду и заставь меня поверить в нее. Пощады не будет, пока ты этого не сделаешь. Сядь передо мной сейчас же, я хочу съесть твою лживую киску.
— Я говорила тебе прошлой ночью… — начала она и запнулась, когда я покачал головой.
— Я не хочу слышать, почему ты пыталась бросить меня. Я хочу услышать, почему ты верила в своего отца больше, чем в меня. — Она никогда не любила меня так, как я любил ее. Это была единственная правда, которую я мог принять, поскольку мое поврежденное, израненное сердце уже верило в это так твердо, что все остальное казалось ложью. Мне нужно было услышать мрачную и самую болезненную правду. Я хотел услышать, как она это скажет. — А теперь сядь.
Ее дыхание сбилось, она встала и грациозно села на стол. Однако колени остались сведенными.
— Не глупи, София.
Я широко раздвинул ее колени. На ней не было трусиков, как было сказано. Я испытал прилив удовлетворения, увидев, что она подчинилась мне, даже сопротивляясь на каждом шагу. Я мог бы спорить с ней до конца своих дней и никогда не заскучать.
— Держись за колени и не сдвигай ноги, или я свяжу тебя.
Я не мог дождаться, когда снова почувствую ее вкус. После того, как я так долго был лишен ее, это было похоже на прорыв плотины. Пока я отрицал свои потребности, наказывал тело за неспособность защитить ее и чувствовал вину за то, что пятнаю ее память, дроча на сладкое совершенство в моем воображении, она была жива и здорова, и лгала мне. Вкус, который я чувствовал до этого, испарился слишком быстро. Мне нужны были недели, может быть, месяцы, чтобы вылизывать ее киску, погружаться в нее — чем бы она ни была занята в этот момент, — прежде чем острая потребность в ней исчезнет. А, возможно, она никогда не исчезнет. Время покажет.
Я наклонился и вдохнул, наполняя легкие ее сладким мускусным ароматом.
— Ты все еще влажная здесь. Тебе нужно научиться лучше вытираться после душа, — поддразнил я. — Мне научить тебя?
Она оперлась на локти, наклонив шею, чтобы наблюдать за тем, как я осыпаю ее бедра жесткими поцелуями и укусами, вызывая синяки. Я хотел, чтобы моя любовь оставила на ней след, как она оставила свой след на мне. Я лизнул длинную влажную полоску по её центру.
— Тебя нужно вытереть внутри и снаружи, — пробормотал я в ее кожу, прежде чем погрузить свой язык так глубоко, что мой нос дотронулся до ее клитора. Я трахал ее языком вот так, наслаждаясь вкусом ее полной капитуляции и желания. Она могла пытаться лгать мне, но я чувствовал ее возбуждение. София все еще хотела меня так же сильно, как я хотел ее. Может, она тоже была немного не в себе.
Я переместился ниже, протянув язык до ее попки.
— Не забудь и здесь вытереться. Все должно быть чистым и красивым.
Я прижался языком к узкой дырочке, и ее бедра оторвались от стола. Я положил руку ей на живот, чтобы удержать на месте, и продолжил свое исследование языком. Не было ни одной ее части, которой бы я не хотел владеть. Я хотел втереть свою сперму в каждую щель, вдавить отпечатки своих пальцев в каждый дюйм и сделать так, чтобы она никогда больше не забывала, кому принадлежит.