– Думаю, дядя Джордж приехал проверить, годитесь ли вы нам в гувернантки, мисс Фэрбенк. Он говорит, что у мамы соображения не больше чем у курицы.
Дженнифер так ужаснулась при мысли, что противный чужак хоть в какой-то степени будет решать ее судьбу, что забыла упрекнуть Джереми за его высказывания о матери. Она механически слушала болтовню Эдварда:
– Клянусь Юпитером, готов выдержать шесть порок, но не упустил бы возможность понаблюдать за выражением его лица, когда он увидел мисс Фэрбенк на Молниеносном. Господи, да он даже Лаверстоку не разрешает ездить на нем!
Они были уже на заднем дворе, и Эдвард воскликнул:
– Смотрите, Серебристый здесь. Значит Лаверсток тоже приехал! Ура!
И действительно, когда они вошли в дом, они увидели необычную суету. Лорд Мэйнверинг приехал неожиданно, прихватив с собой Чарльза Лаверстока, у которого вроде бы были небольшие неприятности в Оксфорде из-за того, что он притащил на занятия по богословию ручную обезьянку, и она от него сбежала.
Люсинда выболтала все это Дженнифер, быстро влезая в свое лучшее муслиновое платье в цветочек и ожидая, когда детей позовут присоединиться во время десерта к взрослым.
Дженнифер в отличие от Люсинды мысленно просила Господа, чтобы их вообще не позвали. Она слишком часто наблюдала, что приходится терпеть гувернанткам в таких случаях, и от всей души желала, чтобы эта участь ее миновала. Кроме того, было что-то невыносимое в одной только мысли о следующей встрече с высокомерным лордом Мэйнверингом, тем более что защитой ей могло служить лишь вылинявшее скучно-коричневое лучшее шелковое платье мисс Мартиндейл.
Пока Люсинда трещала о своем любимом старшем брате и добром дяде Джордже, который наверное привез ей подарок (а вдруг нет?), Дженнифер бросила мрачный взгляд на свое отражение в зеркале, перед которым укладывала кудряшки Люсинды. Невозможно предстать перед лордом Мэйнверингом в этом потерявшем вид наряде мисс Мартиндейл. Но Люсинда, поймав в зеркале взгляд Дженнифер, произнесла с любовью:
– Как чудесно вы выглядите, мисс Фэрбенк. Это платье ужасно вам идет.
Улыбаясь тому, как девочка копирует высказывания матери, Дженнифер с благодарностью согласилась; в том, что говорил ребенок, действительно что-то было. Нетерпеливая, но удачливая швея, она провела несколько вечеров над этим платьем, стараясь улучшить его фасон и стиль; и действительно, этот красновато-коричневый цвет хорошо оттенял ее рыжевато-каштановые волосы. Когда, наконец, с ужасом ожидаемый призыв поступил, она последовала за детьми в спокойной уверенности, что лорд Мэйнверинг, уж конечно, увидит, насколько она отличается от той встрепанной девчонки, которую он встретил утром.
Но лорд Мэйнверинг был погружен в разговор с леди Лаверсток и уделил Дженнифер внимания не больше, чем требовала элементарная вежливость. Наблюдая, как его черноволосая голова склоняется к белокурым локонам леди Лаверсток, Дженнифер задумалась, нет ли правды в словах Милли. Что же, помоги, Господи, леди Лаверсток, если она выйдет за него замуж: не с ее увядшими прелестями усмирять его нрав.
Тем временем ее подопечные радостно льнули к своему старшему брату, потихоньку полизывая вино из его бокала и выпытывая подробности истории с обезьянкой. Приятный молодой человек с открытым лицом, Чарльз Лаверсток смотрел снизу вверх на своего родственника и опекуна и стремился подражать элегантности его одежды и манер. Нынешним вечером лицо Чарльза раскраснелось, а речь была слишком быстрой. Дженнифер подозревала, что он утопил заунывные упреки матери в слишком большом количестве кларета. К его огорчению, он так превозносил ее успехи в верховой езде, о чем поведали ему братья, что при первой же возможности она сочла за лучшее увести своих недовольных, но послушных воспитанников наверх.
IV
В Лаверсток-Холле наступила эра необычного веселья. С мебели в больших парадных комнатах сняли чехлы, начистили люстры, в несметных количествах закупили свечи и наняли в деревне двух девушек натирать паркетные площади; короче, теперь для соседей леди Лаверсток была дома.
В своей ноющей манере она много ворчала по поводу усилий, требовавшихся от нее, но Дженнифер было ясно, что она наслаждалась всем этим, чувствуя, что присутствие лорда Мэйнверинга и старшего сына освобождает ее от ограничений, налагаемых вдовством. Поначалу Дженнифер была удивлена тем, с какой охотой лорд Мэйнверинг участвовал во всех ее приемах – он совсем не показался Дженнифер светским человеком, да и почти не пытался скрывать облегчение, когда какая-нибудь особенно говорливая группа местных болтунов наконец убывала домой. Естественно, что именно в то время, когда в гостиной присутствовал десяток скучнейших представителей местной знати, леди Лаверсток имела обыкновение звонить и приглашать в гостиную детей. Дженнифер то и дело приходилось сопровождать в розарий или теплицу то какую-нибудь высокопоставленную вдовушку, то преданную компаньонку.
В такие моменты она все чаще испытывала сожаление, что не сумела подыскать себе убежище подальше от дома. Когда по утрам заявлялись новые визитеры, она всякий раз переживала приступ страха, что среди них окажется ее знакомый, и успокаивала себя размышлениями о том, насколько это маловероятно – ведь она почти не бывала в обществе с тех пор, как пришло известие о гибели родных при Ватерлоо.
Кроме того, она скоро поняла и то, какие посетители зачастили в Лаверсток-Холл, и то, что крылось за удивительной любезностью лорда Мэйнверинга. По существу, он находился на работе, завоевывая популярность среди местных избирателей. Когда Дженнифер спускалась с детьми к десерту, ей удавалось уловить множество обрывков разговоров, и она понимала, что дела идут довольно туго. Из вечера в вечер, когда женщины поднимались, а мужчины оставались за своими бокалами вина, она слышала возобновлявшиеся споры. Казалось, что, по мнению своих сторонников, Мэйнверинг слишком далеко заходил в своем радикализме. Каждый вечер он оказывался под обстрелом, иногда спор начинался еще до того, как дамы успевали выйти из-за стола: на Мэйнверинга нападали за его дружбу с Бурдеттом и Хантом, собрания и петиции которых, на взгляд нападавших, были причиной нынешней нестабильной обстановки в стране. «Расколоть партию», «уже давно не участвуют в политике», «роспуск», «да пошел он подальше» – такие и им подобные мрачные фразы эхом отдавались в залах Лаверстока, когда джентльмены, наконец, гораздо позднее присоединялись к дамам, чтобы выпить чаю и посплетничать.
Дженнифер обнаружила, что невольно восхищается той мастерской легкостью, с какой Мэйнверинг обходился со своими противниками. С безупречной вежливостью, которая удивляла ее, он выносил все нападки, опровергая аргументы и в конце концов каким-то образом убеждал оппонентов в том, что они-де с самого начала были на его стороне, а он – на их.
Для детей это было время постоянного возбуждения. Все труднее было удерживать их на занятиях. Мальчиков приходилось водить на утренние занятия чуть ли не на поводу, а Люсинда никак не могла усидеть над своей тетрадкой и постоянно вскакивала, чтобы выглянуть за дверь, отделявшую детскую половину от главной лестницы.
Однажды утром, услышав необычный для столь раннего часа шум внизу, Люсинда выскочила за дверь и вернулась обиженная:
– Это низко! Они уехали кататься и даже не подумали взять меня.
Искренне пожалев девочку, Дженнифер прилагала все усилия, чтобы развлечь ее, но Люсинда хмурилась и хныкала до тех пор, пока с криками не прибежали на обед братья. Они были вне себя от возбуждения. В конюшнях они видели старшего брата, и тот пригласил их всех покататься после обеда. Уже некоторое время Дженнифер замечала, что Чарльзу Лаверстоку требовательное общество лорда Мэйнверинга нравилось столь же мало, сколь и светская болтовня матери, и он все больше времени проводил в детской, где его встречали обожающие взгляды и от него не требовали ни глубокомыслия, ни светских формальностей. Дети были в восторге от приглашения, Дженнифер же испытывала некоторые сомнения.