Тропа, петляя, уводила Арью всё дальше и дальше от реки. Ноги нестерпимо болели, От дурноты, накатывавшей от голода, темнело в глазах. Хорошо хоть под сенью деревьев было безветренно и не так промозгло.
Арье казалось, что она шла целую вечность, пока лес неожиданно не расступился, и она не очутилась на краю свежевспаханного поля. Присмотревшись, она различила на той стороне постройки — три крыши и изгородь.
Погружаясь по щиколотку в прохладную, мягкую землю, Арья зашагала туда, куда понесли её ноги, не в силах думать ни о чём. Уже поравнявшись с грядками, она на что-то наступила. Что-то круглое, упругое, с гладкими бочка́ми. Опустившись на колени, она принялась шарить руками по земле, ища сама не зная что. Этим чем-то оказалась луковица. Большая, размером с кулак, она, должно быть, осталась здесь с прошлой осени и сейчас выпустила первые побеги. Не веря собственным глазам, Арья поднесла её к носу, вдыхая резкий, знакомый аромат, смешанный с запахом земли. Лук. Еда.
Запихнув себе в рот тоненькие, едва проклюнувшиеся пёрышки, Арья жевала, давясь слюной. Содрав с головки кожуру, она впилась зубами в белую мякоть. На глаза сразу навернулись слёзы. Когда от луковицы остались лишь шелуха на земле, да горечь во рту, голод, обманутый скудной подачкой, вновь зашевелился, скручивая изнутри живот.
Поднявшись с колен, Арья огляделась. Совсем рядом было что-то, похожее на амбар и сарай для скота, обещавшее кров над головой и еду. От туда донеслось кудахтанье курицы и блеяние козы.
В очередной раз вынырнувшая из облаков луна, лениво созерцала лес, поле, и расхитительницу лука. Подняв голову, Арья посмотрела на небо. Всадник, подгоняемый Призраком, устремился к Короне. Лунная Дева пыталась дотянуться до Сумеречного Кота, погнавшегося за Жеребцом. Но от чего-то Арье казалось, что кошачий хвост сегодня её интересовал мало. Красавица, сотканная из звёзд, так же, как и остальные небожители, проплывая в вышине, с укором качали головой, поглядывая вниз, на оборванку, копошащуюся на луковой грядке.
— Эй, вы! Вы меня слышите?! Те, кто там, наверху! Кто бы вы ни были! — занеся над собой руку, сжатую в кулак, Арья ещё больше задрала голову. — Я — Арья Старк из Винтерфелла! И вы не смеете осуждать меня! Никто не смеет!
Отдышавшись, она размазала слёзы по лицу, от чего-то вновь набежавшие на её глаза, и решительно зашагала к сараям.
Перебравшись через невысокий забор, она оказалась внутри небольшого двора. Лунный свет освещал крепкие стены и крыши построек и хозяйского дома, ворота, пустую телегу. Вдоль забора стояли какие-то бочки, а от дома к столбу тянулась верёвка с сушившимся над ней бельём.
— А ну, цыц! — зашипела Арья на пса, выскочившего ей навстречу. — Я ничего не возьму. Только поем, погреюсь и уйду. Обещаю!
Собака, похоже, решив, что гостья не представляет угрозы, ушла к себе под навес. Стараясь не шуметь, Арья приоткрыла дверь крайнего сарая и оказалась в курятнике. В темноте белели несушки, пристроившиеся на насестах, а под ними — сено. Пошарившись, Арья нашла четыре яйца. Выпив их, она выбралась обратно и прокралась к следующему сараю, откуда ощутимо пахло молоком. Совсем как из коровника в Винтерфелле.
Нюх не подвёл её. Это действительно был коровник. И, что самое, замечательное, к нему примыкал отдельный пристрой в котором на столе рядком выстроились крынки и кувшины. Заглянув в крайний, Арья обнаружила створаживающееся молоко. Черпая его большой ложкой, лежавшей рядом, она ела и не могла наесться. Наверное, она ничего в жизни вкуснее не пробовала, чем это скисшее молоко с плавающими поверху хлопьями!
Как только желудок её насытился, веки Арьи отяжелели, а голова наполнилась туманом.
Покинув каморку с молочными яствами, она проскользнула в хлев.
В темноте кто-то дышал, шевелился, пахло коровами, козами и навозом, но ей было всё равно. Передвигаясь на ощупь, она нашла сено — в него и упала, не в силах идти дальше. Что-то мягкое и тёплое, проблеяв, уткнулась ей в бок. «Тише…», — пробормотала она, проваливаясь в сон…
Разбудило её заливистое пение петуха надрывавшегося совсем рядом. С трудом продирая глаза, Арья не сразу поняла, где она. А когда поняла, её тут же посетила мысль, что петух разбудил не только её, но и хозяев фермы.
Выбравшись из хлева, Арья огляделась по сторонам.
Над землёй стелился предрассветный туман, скрывая и поле, и лес. Заря, занимавшаяся на востоке, разогнала ночную тьму, раскрасив небо в золотой, розовый, лиловый. Всадник, скрывшийся за горизонтом, наверное, так и не завладел Короной, а Лунная Дева, уже не обращая внимания на Арью, играла с Сумеречным Котом. Лишь ночное светило, казалось, было удручено тем, на что стала похожа леди с Севера. Саму же леди удручало лишь одно. Вернее, две вещи — что, будучи похожей на огородное пугало, вывалянное в грязи, она привлечёт к себе гораздо больше внимания, чем хотелось бы. И второе — отсутствие обувки. Жалкие остатки юбки, которыми Арья перевязала ноги, она давным-давно где-то потеряла, и кровоточащие ступни болели, не давая идти.
Посматривая на развешенное бельё, Арья воровато огляделась, прошептав вчерашнему знакомому псу:
— Ну, пожалуйста! Мне очень-очень надо! Ты не лай! Я … Я не украду! Я куплю! Вот! — и вытащив из ушей серёжки — подарок отца жениха, показала их собаке…
Когда солнце выкатилось из-за горизонта, и наступило утро, по лесной дороге, прихрамывая, шагала ни чем не приметная крестьянка в стоптанных башмаках и с узелком со скудной провизией, состоявшей из яиц. Чуть раньше, хозяйка, вышедшая во двор фермы, отчитала пса, позволившего странному вору украсть «совсем новёхонькое, году ещё не ношенное, а оставить никчёмные побрякушки!». Причитая, она показала мужу серёжки жёлтого металла с жемчужинками, связанные замусоленной лентой — явно фальшивые — «кто ж ценным-то разбрасываться будет!». Найденное позже за сараями тряпьё, порванное и грязное, было кинуто псу на подстилку, ибо ни на что более не годилось.
В моей версии событий брак Эддарда и Кейтилин — обычный договорной союз между двумя домами, где Кэт сразу была просватана за Неда.
====== Глава 1.2. ======
— Што творишь, окаянный?! — гневный окрик, разнёсшийся по двору, вспугнул голубей, гревшихся на солнышке под самой крышей.
— Я, чё… я — ни чё, — бормоча что-то невнятное, виновник утреннего переполоха неловко пытался приладить на место покосившуюся дверь курятника.
— И што тебя туда понесло?! — продолжая браниться, пышнотелая кухарка кинулась ловить кур, бросившихся врассыпную. Пеструшки и белые леггорны — гордость хозяина «Мудрой черепахи», кудахча, метались по двору, не зная куда бежать и где спрятаться от Чернявки и Безухого, задравших не одну их сестрицу. — Ах, ты — бестолочь! Ну, как же, как же?! — причитала Гертруда, прижав очередную пойманную беглянку к груди. — А если убегут? А если не поймаем? А если нестись перестанут с испугу-то?! Чем гостей кормить будем?! А?!
— Не перестанут, — неуверенно возражал горе-плотник, воюя с дверью.
— А перестанут?! Где я на всех яиц напасусь-то?! Ты шоль снесёшь?!
— Я ж не курица!
— Не курица он! А головёшка соображает похуже куриной! А ты што встала? Помогай, давай! — это уже было сказано крестьянке, с любопытством созерцавшей «охоту». Девица, недоумённо взглянув на Гертруду, наклонилась и неожиданно шустро ухватила пеструшку, бежавшую прямо на неё.
— Куда нести? — хмуро спросила она, неловко держа вырывающуюся птицу.
— Туда, к Густаву! — кивнула Гертруда в сторону курятника.
Тяжко вздохнув, Джон Грапп, в прошлом капитан «Мудрой черепахи», а сейчас хозяин процветающей гостиницы, названной в честь корабля, когда-то бывшего ему домом, начал неторопливый спуск с галереи, с которой он наблюдал за переполохом во дворе.
Джон, как и его отец, и дед, и дед его деда, был родом из Сигарда — города-порта, построенного для защиты Речных Земель от железнорождённых. Вся его семья испокон веков ходила в море. Так делал и Джон, пока в один из штормов не ударился головой, да так, что оглох на правое ухо и больше не смог стоять ни на чём, кроме как на твёрдой земле. Стоило чему-то под его ногами зашататься, как всё шло кру́гом, а тошнило так, что хоть вынь внутренности и выкинь. Он, наверное, спился бы с горя, если б не верная Жанетта, ждавшая его на берегу. Взявшись за мужа, она быстро привела его в разум, пока всё накопленное добро не пошло по миру.