4
«С НИМ МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ ВСЕ ЧТО УГОДНО...»
— Я ведь только старался рассмешить тебя,— с упреком сказал Саймон.
Он чуть задыхался. Мэри ничего не ответила, и он, усевшись рядом с ней на ступеньки, сделал вид, что очень устал: отдувался и махал на себя руками, словно веером.
— Для девочки ты довольно быстро бегаешь.
Бросив на него испепеляющий взгляд, Мэри задрала нос еще выше.
— Я знаю, что моя шутка насчет людоедства была не очень остроумной. Но и не такой уж глупой. Из-за этого ты убежать не могла. Может, ты решила, что я говорю всерьез?
Мэри понимала, что ей следует засмеяться, но у нее не было на это сил. Она не могла даже заставить себя улыбнуться, а лишь сидела сгорбившись и смотрела на воду. Может, лодочник узнал, что произошло, вернулся и забрал мальчика? Но в таком случае лодка еще не успела бы скрыться из виду. Она так пристально всматривалась в даль, что у нее заболели глаза. В море было так же пусто, как в небе.
— Неужели ты в самом деле поверила, что я говорил всерьез?— повторил Саймон, заглядывая ей в лицо так близко, что она не могла не поднять на него глаза. На его лице играла широкая улыбка, а в глазах отражались солнечные блики, пляшущие на поверхности воды.— Неужели ты решила, что мы можем тебя съесть?
— Не болтай ерунды! — В голосе Мэри было столько отчаяния, что он тотчас перестал улыбаться.
— А почему же ты тогда убежала? — продолжал допытываться он. «Саймон из тех ребят,— подумала Мэри,— которые не отстанут, пока не дождутся на свой вопрос разумного объяснения». Но ей нечего было ему объяснять, особенно теперь, когда мальчик исчез, потому что вряд ли он поверит. Ей часто не верили, с горечью констатировала она, хотя довольно нередко у людей было на это полное право: очень уж она любила фантазировать. Иногда ей прямо говорили: «Мэри, лгать нельзя!», а иногда и более снисходительно: «О Мэри, ну и богатое же у тебя воображение!», словно воображение было таким же заболеванием, как ветрянка или корь.
Мэри решила, что не выдержит, если и Саймон скажет нечто подобное, а потому заранее сжала кулаки и, затаив дыхание, приготовилась к худшему.
Но он сказал лишь:
— Извини меня, пожалуйста. Тогда, наверное, из-за близнецов. Но честное слово, тебе не о чем беспокоиться, они любят приставать, я знаю, но они не ябедничают. Во всяком случае, когда понимают, что говорить не следует...— И так как Мэри смотрела на него непонимающими глазами, он, вспыхнув, добавил:—Я говорю про сегодняшнее утро.
Нынешнее утро казалось далеким, как забытый-презабытый сон. Вспомнив, Мэри опустила голову:
— Дело совсем не в этом, дурачок.
— А в чем же?—все еще терпеливо спросил Саймон, но Мэри послышалась в его голосе более резкая нота, словно пройдет минута-другая и ему надоест эта односторонняя беседа.
Она быстро взглянула на него, боясь, что он рассердится, но у него был озадаченный и одновременно заинтересованный вид. И ей вдруг захотелось рассказать ему все.
— Ты мне не поверишь, если я расскажу,— сказала она и встала, потому что была больше не в силах сидеть на месте.
Она с трудом добралась до кромки маслянисто-густой воды, сердце у нее стучало в груди, а ладони стали влажными. А вдруг мальчика нашел полицейский? Вдруг он уже в тюрьме, в темной, душной камере? Или, того хуже, умирает в больнице, а над ним стоит доктор и, качая головой, говорит: «Если бы его нашли раньше, нам, возможно, удалось бы спасти ему жизнь...»
— Откуда ты знаешь, что я тебе не поверю? — спросил Саймон у нее за спиной, и она почувствовала, что все накопившиеся у нее от сознания собственной вины слезы вот-вот хлынут градом. Она с яростью обернулась к нему.
— Хватит болтать... От этого нет толку... Надо быстро что-то делать...— Глаза у нее были полны слез, она ничего не различала.— Это ужасно,— всхлипнула она.— С ним могло случиться все что угодно...
— С кем?—спросил Саймон и, когда она не ответила — она хотела, но у нее перехватило горло,— взял ее за плечи и довольно сильно встряхнул. Потом отпустил и велел:—Ну-ка рассказывай! Кто это «он» и что произошло?
У него был тон доброго дядюшки, словно Мэри не одних с ним лет, а гораздо моложе — скажем, Полли или Аннабел. В другое время Мэри, услышав такой тон, может, и возмутилась бы, но сегодня он успокоил ее. Саймон говорил с участием и так по-взрослому, что к ней снова вернулось то ощущение, которое она испытывала раньше: он придумает, что делать.
И заторопилась рассказать:
— Помнишь тех двух мужчин, которых увез полицейский? С ними был и мальчик... Он бежал по пляжу, а я... Я напугала его, и он упал, зацепившись за дедушкину трость. И лежал неподвижно, и я решила... Я решила, что он умер... И побежала за кем-нибудь... И увидела этих людей с полицейским, но побоялась сказать... Из-за Билла Сайкса и Оливера Твиста. А потом решила сказать тебе, но ты не слушал... Ты все время смеялся. Поэтому я побежала обратно, а его... Его больше нет. Он исчез...
Ей не хватало дыхания, ноги стали ватными, она была вынуждена сесть на мол.
— Значит, он не умер,— сказал Саймон.— Мертвые ведь не ходят, верно?—Сделав этот практический вывод, он помолчал и, чуть нахмурившись, посмотрел на Мэри.— Только я не понимаю, к чему ты вспомнила про Билла Сайкса и Оливера Твиста? Какое они имеют к этому отношение?
Мэри улыбнулась. Она уже начала стыдиться своего поведения: чуть не расплакалась, как младенец, и не могла как следует рассказать, что произошло,— и в то же время обрадовалась, что наконец-то и Саймон кое-чего не знает.
— Билл Сайкс — вор, который был такой толстый, что, когда шел на грабеж, всегда брал с собой мальчишку, чтобы тот влез в окно и открыл ему дверь. Ты что, не читал «Оливера Твиста»?
Саймон ответил, что читал, но продолжал смотреть на нее с недоумением.
— А ты что, не читаешь газет? —в свою очередь спросил он.
Мэри не обратила никакого внимания на его вопрос: наверное, решил отомстить ей за Диккенса. Тем не менее только она хотела ответить, объяснив, что читает газеты не очень часто, ибо дедушка выписывает только «Финансовые новости», а это скучная газета и в ней нет картинок, как вдруг вспомнила, что дедушка из ее истории слепой и по старости плохо соображает! В этот день все события происходили так быстро, что она не сразу сумела припомнить, рассказала ли уже Саймону про дедушку или только собиралась рассказать. Поэтому она только покачала головой и ответила:
— Мне не разрешают. Тетя не разрешает.
Саймон открыл было рот, но снова закрыл.
— Ладно, это не столь важно,— наконец сказал он.— Прежде всего давай-ка лучше его найдем. Если он разбился, то далеко не ушел.
— Я смотрела в кабине,— ответила Мэри.— Правда, только в нашей, но большинство остальных заперто.
Саймон решительно зашагал по пляжу, и она побежала вслед за ним.
— Никого, кроме старой дамы, поблизости не было, но она спала. А полицейскому разве можно было сказать?
Саймон снова вернулся к их кабине. Он, по-видимому, не слушал ее, поэтому она схватила его за рукав.
— Ведь если он вор, его тоже посадят в тюрьму!
— Вот, значит, что ты надумала? —усмехнулся Саймон. И добавил: — Ну и балда же ты!
— Что ты хочешь этим сказать? — возмутилась Мэри, но он покачал головой и приложил палец к губам.— Сам балда,— все-таки ответила она, но тихонько, едва слышно, потому что лицо его стало серьезным, а дыхание он затаил, словно оно мешало ему.
Они замерли. Сначала Мэри ничего не слышала, кроме играющего галькой прибоя. Потом ей послышалось еще что-то. Еле уловимый звук, словно кто-то царапал по земле...
— А ты смотрела под кабиной? — прошептал Саймон.
И в самом деле, они нашли его под кабиной, где он лежал, свернувшись в тугой комок и забравшись как можно дальше от ступенек. Пока они ползли к нему, он не издал ни единого звука и не сделал ни единого движения, а лежал неподвижно, подтянув колени к груди и сверкая белками глаз, но как только они добрались до него, он, коротко вздохнув, начал бороться. Кулаки у него были твердыми как камень.