Он ссутулился, засунул руки в карманы, и вид у него был хмурый-прехмурый.
Мэри с минуту смотрела, как он стоит и угрюмо следит за рыбаками на другой стороне озера.
— Саймон! — позвала она его.
Он не отозвался. Рыбаки сидели так неподвижно, что казались манекенами, а не людьми. Только их цветные поплавки были в движении, тихо колыхаясь вместе с водой.
— С острова нам их не видно. И мы им не видны. Поэтому ничего не меняется. Мы можем делать вид, что они не существуют.
— Делать вид и искренне верить — это разные вещи,— возразил Саймон.
И, оттолкнув Мэри, так стремительно понесся по направлению к мосту, что она была не в силах его догнать.
Отыскала она его на обрыве над гротом. Он стоял, глядя на озеро. На его щеках следами улитки шли полоски от слез. Он вздрогнул, словно не ожидал больше ее увидеть.
— А что ты будешь делать с Ноаксом?—спросил он, словно теперь они могли беседовать только на сугубо практические темы.
— Могу взять его домой,— ответила Мэри.— Тетя Элис сказала, если хочу, пожалуйста.
— Но он одичал,— возразил Саймон.— Он не сможет жить в доме.
— Я ведь живу,— сказала Мэри, чувствуя себя счастливой. Такой счастливой, что не обиделась, когда Саймон безразличным тоном заявил:
— Но ты же не дикое животное.— И снова отвернулся к озеру.
— Саймон, ну, пожалуйста, успокойся,— сказала она.
— Я ничем не расстроен,— ответил он расстроенным голосом. Потом посмотрел на нее.— Если ты возьмешь Ноакса домой, он сбежит при первом же удобном случае и попытается вернуться на остров. Но даже если он доберется сюда, то все равно не сумеет перейти через мост, потому что не может держать равновесие на трех ногах. И тогда он умрет. Умрет от горя...
Он говорил так, будто знал, что это такое.
— Тогда, наверное, лучше оставить его здесь,— сказала Мэри.
Она понимала, что Ноакс и вправду ни за что не приживется в доме, никогда не будет сидеть у огня, не станет старым, ленивым и толстым. Ничего этого не будет, потому что он познал вкус свободы.
— Мы время от времени сможем приезжать сюда и смотреть, как ему тут живется.
Молчание. Всплеснула в озере рыба. Потом другая.
— Все равно так, как раньше, уже не будет, — продолжал Саймон.
— До нашего с Кришной появления, когда ты был на острове один, здесь тоже, наверное, было не так,— разозлилась Мэри.— Потом появились мы, и тоже было неплохо. Правда? Я хочу сказать, что если наступают перемены, то не всегда к плохому. Ты как хочешь, а я пойду поищу Ноакса. Я ухожу.
— Ладно, не горячись,— усмехнулся Саймон и пошел вслед за ней.
Они не нашли Ноакса. Никак не могли его найти и, уже совсем отказавшись от поисков, развели костер и согрели в котелке остатки сардин. И только когда огонь весь выгорел, а озеро погрузилось в сумерки, он появился на обрыве, где принялся играть с листочком, подбрасывая его в воздух, ловя и рыча от воображаемого гнева. Он не позволил им потрогать себя, но и не уходил, пока они собирали вещи и тушили костер, а затем проводил их до моста, но держался на расстоянии и тихо урчал.
Перейдя мостик, Мэри оглянулась. Ноакс смотрел им вслед, все еще урча и рассекая воздух хвостом, но ей вдруг показалось, что выглядит он вовсе не диким, а одиноким и растерянным: последний беглец на острове.
— Я не могу его оставить,— тихо сказала она себе самой, но Саймон услышал ее.
— Если ты его возьмешь, ему будет еще хуже. И мы же не оставляем его навечно. Мы всегда можем вернуться сюда.
Мэри посмотрела на него. Косые лучи солнца, опустившегося уже к вершинам деревьев, били ему в глаза, заставляя их мерцать как вода.
— Мы можем прийти сюда даже завтра,— предложил Саймон.
А на острове Ноакс в последний раз взмахнул хвостом и, прыгнув в кусты, скрылся из вида.
