Из аэропорта муж подбросил меня домой, а сам тут же умчался на работу. Это показалось мне немного странным: обычно, когда кто-то из нас возвращался из командировки, мы устраивались за чашечкой кофе и обменивались новостями. Принимая душ, я заметила в ванной длинный черный волос, но не придала этому значения. Однако позже, разговаривая по телефону со своей длинноволосой дочерью, я спросила, не заезжала ли она в последнее время домой. Дочь ответила, что нет — во всяком случае, в мое отсутствие. И я забыла об этом эпизоде.
Целый день я отходила от поездки и с нетерпением предвкушала запуск книги. Вечером, когда муж пришел с работы, я обвила его шею, прижала к себе и сказала:
— Я купила рыбу на ужин.
Он как-то странно на меня посмотрел и ответил:
— Все кончено.
— Что кончено? — непонимающе переспросила я.
— Наш брак. Все кончено. Я ухожу от тебя. Переезжаю к своей подруге.
В ужасе я буквально видела, как эти слова словно при замедленной съемке вылетают у него изо рта, обретают очертания и по воздуху подкрадываются к моей голове. Бум! Шок! Двадцать три дня я путешествовала по стране, чтобы, вернувшись домой, угодить прямиком под фуру в собственной гостиной.
Никогда прежде муж не говорил, что его что-то не устраивает в наших отношениях, что он подумывает уйти от меня. В предшествующие месяцы он забрасывал меня бесчисленными открытками со словами «люблю тебя всем сердцем», «спасибо за огромную радость, что ты приносишь в мою жизнь» и «ты — фундамент моей жизни, вчера, сегодня и всегда!». До самого этого момента я была по уши влюблена в него и искренне полагала, что и он — в меня. Если бы пятью минутами ранее кто-нибудь попросил меня описать свой брак, я бы с затуманенным от счастья взором пустилась распевать восторженные дифирамбы своему мужу — самому любящему, внимательному и надежному мужчине, мечте любой женщины, с которым мне бесконечно повезло. Иным словами, я ни о чем не догадывалась! Я слепо верила ему — и не только из-за тесной связи, возникшей между нами после череды успешно пройденных вместе передряг (болезни Альцгеймера у моей матери, его проблем со здоровьем и пересадки печени), но и потому, что сам он всегда представал эдаким эталоном высокоморальности и соблюдения приличий. Цельность и честность — вот что, по всеобщему мнению, составляло основу его личности. В голове не укладывалось, что он мог обманывать меня и изменять целых шесть лет (о чем мне вскоре предстояло узнать).
Муж принялся выкладывать подробности, которые мне вовсе не хотелось слышать — и в которых не было никакой необходимости. Он признался, что расстался со своей девушкой пять лет назад, когда узнал, что ему нужна пересадка печени: хотел, чтобы я о нем заботилась. Но едва рана затянулась, он вновь вернулся к ней. Когда он взял творческий отпуск и отправился в ЮАР, она поехала вместе с ним — хотя тогда он постоянно звонил мне и говорил, как одинок и как сильно по мне скучает. И «одиночная» вылазка на выходные в Вермонт, о котором он так красочно и подробно рассказывал мне, пока я была в командировке, на деле оказалась романтическим путешествием. Его подружка была в моем доме, готовила ужин на моей кухне и спала на моей кровати, пока я ездила по стране и рекламировала свою книгу.
Как психолог я сразу поняла, что браку действительно конец. Я не стала бороться с ним или объявлять войну, просто молча выслушала его рассказ — во всех жестоких подробностях, без подготовки, логического объяснения или угрызений совести. Ни слова об огромном значении его поступка, ни упоминания о нашей с ним совместной жизни. Как бы драматично это ни звучало, я чувствовала себя так, будто он вонзил нож мне в спину, провернул его и хладнокровно смотрел, как я истекаю кровью. А ведь я всегда старалась защитить его и утешить, когда ему было больно. Теперь же я осталась одна.
Я была совершенно раздавлена. Тело разрывалось на куски, эмоциональная боль сменилась физической, и все вместе было невыносимо. Сознание отказывалось принимать этот новый образ моего мужа, так вероломно вторгнувшийся в счастливую и безоблачную совместную жизнь, которой мы жили не один десяток лет. Муж словно стал голограммой: то же лицо — и при этом совершенно незнакомый и чужой человек.