- Орднунг это у них называется, - пояснил дед. - Сорвали на сельсовете флаг и свой, тоже красный, но с черной свастикой в белом круге понавешивали. Приказали, - прогундосил копируя: - Всем лицам еврейской национальности желтые звезды на одежу нашить, - указал на свою грудь. - Кобыздоха мово пристрелили, - тяжело вздохнул, но глаза были абсолютно сухими, - вчерась заставили убитых ваших таскать и закапывать, а сегодня ямы на аэрдроме ровнять. Туды машина с их механиками пришла. Повыкатывали из целых капониров справные самолеты, гоняли полдня моторы, что-то проверяли. Говорят, завтра угонют. А тебе, паря, уходить надо. Прознают, что ты сын главного красного командира - плохо будет. Дружбана твово Серегу с матерью кто-то сдал, - опустил голову, принимая вину односельчан на себя, - уже забрали и куда-то повезли.
- Куда? - вскинулся я.
Дед Мотя только плечами пожал и деловито продолжил:
- Я в ваш дом забежал, порылся трошки. Ты уж прости, что без спросу. Вещички твои прихватил, - он указал на мой солдатский вещмешок, презентованный когда-то техником Елизарычем, - в документах, - ударение было на "У", - пошукал малость. Твое свидетельство и партейную книженцию, - так дед комсомольский билет назвал, - приложил к тряпкам, - опять ткнул рукой в сидор. - Остальные бумаженции в промаслену бумагу во много слоев заверну и прикопаю под старой яблоней на заднем дворе, где собаку зарыл. Авось не догадаются под гнилыми костями сыскивать. А счас тебе подзаправиться надо как следует - когда еще драпанувшую армию нагонишь.
Это "драпанувшую" резануло по ушам, но говорить я ничего не стал. Увы, но старый еврей был прав. И о погибших родителях дипломатично напоминать мне не стал. Лучшие наши вещи себе прибрал? Ну, а куда я с ними попрусь?
- Давай наворачивай, - дед притащил с летней кухни большой еще горячий горшок томленого мяса, - у Пелагеи корову панский прихлебатель стрельнул - сам знаешь, больно бодючая была. Поделилась баба трошки, - положил буханку черного хлеба и длинный нож, присовокупив: - С собой режик на всяк пожарный возьмешь. А пока тебе в дорогу разного соберу, - вытащил из узла мои парадные кожаные ботинки и поставил у лавки: - Не дело в сандалетах по лесу шкандылять.
Ел я молча. Не очень-то хотелось, но понимал что надо. Потом долго хлебал кисленький бабы Сони морс, глядя, как старик готовит меня в дорогу. Большой белый каравай и завернутое в чистую тряпицу копченое мясо, два коробка спичек и пакетик соли грубого помола. Белые мешочки с крупами, уложенные в небольшой железный котелок с кривоватой проволочной ручкой. Десяток вареных яиц. Запеченную в тесте курицу, сочащуюся жиром, он старательно укутал в вощеную бумагу, а сверху еще и газетой замотал, чтобы ничего не запачкать. Курицу наверняка сготовила Мотина жена по своим неведомым рецептам. Вкуснее я ничего не пробовал. Где сама баба Соня спрашивать не стал - нет ее, значит, помогает кому-то работящая старушка. Не умеет без дела сидеть.
Дед взвесил на руке собранный сидор, согласно кивнул сам себе, присовокупив "Своя ноша не тянет", и сел, наблюдая за шнуровкой мною ботинок. Дождался завязывания и резко подхватился, протягивая вещмешок:
- Ты уж не обессудь, коли что не так, - протянул: - Война - штука тяжкая. Немчура - солдаты сурьезные. Еще на той империалистической убедился. Увидимся али нет, не знаю, но ждать буду. И про бумаженции никому не сбрехаю.
Обнял он меня крепко, потом что-то долго на своем идише гнусавил. Молитву из талмуда? Я хоть и комсомолец - в полку принимали! - возражать не стал. За этот с небольшим год, что знаком с Мотей, ничего плохого от него не видел...
****
Обходя аэродром вокруг, все-таки подошел со стороны леса поглядеть на большую могилу. Ни пирамидки, ни крестика. Сволочи...
А недалеко в ряд стояли три самолета. Два "Ишака" и... - глазам своим не поверил! - папин Як с бортовым номером "тринадцать". Вспомнил, как отец смеялся над предрассудками полковых летчиков - никто не хотел брать это "несчастливое" число. А потом приказал воентехнику второго ранга Павлу Елизаровичу Кривоносу нанести его на свою командирскую машину.
Палатки немцев и два грузовика с будкой стояли метрах в трехстах. Около стола руководителя полетов и летней столовой фашисты устроились. Там и пировали. Слабые порывы ветра доносили пьяные выкрики и смех. Празднуют гады. Не отдам я им наши самолеты. Лучше спалю к чертям. Лес, он вот, рядом - успею сбежать. Где находятся сливные краны топливной системы, мне было хорошо известно - несколько раз сцеживал в банки и относил военинженеру Мамонтову пробы бензина на какие-то анализы. Даже не прячась, подошел, перочинным ножом отщелкнул замки "дзус" лючков и открыл краники у обоих И-16. Собрался открывать у Яка и остановился. Посмотрел на истребитель, и захотелось еще раз посидеть в кабине. Вскарабкался на крыло, сдвинул фонарь - даже парашют не забрали. Устроился на нем, включил тумблера, как будто готовлюсь к полету. Зашевелились стрелки, загорелись лампочки. Привычно обежал взглядом приборную доску, как учил папа. Отметил полные баки, еще теплый двигатель. Открутил кран воздушной магистрали - под пятьдесят атмосфер. Сидел и смотрел, прощаясь с крылатой машиной. Обтянутую шершавой кожей ручку управления гладил. Закрыв глаза, представлял, как взлетаю на истребителе. Сглатывал слезы, не желая расставаться...
А потом как стукнуло - да чего ж я херн...й страдаю?! Бери да лети! Елизарыч с мотористом и оружейником самолет вылизали. Карбюраторы настроены идеально, мотор еще половины ресурса не выработал, заводится с полутыка. Уж лучше горбанусь на посадке, чем тайком от фашистов по своей же земле пробираться буду. Решительно натянул парашютные лямки, застегнул и отрегулировал длину. Затем повторил то же самое со страховочными ремнями. Сначала открыл масляный инжектор. Повернул трехходовой кран горючего на питание от обоих баков, прошприцевал бензонасос и цилиндры, выставил рычаг нормального газа на запуск - шаг винта и так стоял на минимуме - и... задумался. Все ли я так, как надо делаю? Лопух! А колодки? А "Ишаки"? Оставить их гадам целыми? Никогда!
Отстегнулся, вылез, откинул от колес деревянные чурбаки, достал из сидора коробок и опять задумался. А успею? Должен! Не просто должен - чувствую, что могу. Ведь поднимал же в небо учебно-тренировочный вариант точно такого же Яка. Теперь уже пригибаясь, прокрался к деревьям и срезал большую ветку. Вернулся и прогнал листьями натекший до вони бензин от одной машины к другой. Сунулся в сидор, нашел спички, предусмотрительно положенные дедом Мотей. Они почему-то зажигаться не хотели, ломались. Посмотрел на очередную маленькую деревянную палочку, развалившуюся на две половинки в моих трясущихся пальцах. Надо взять себя в руки.
Закрыл глаза, прислушался к себе - бестолку, воспринимаются только пьяные выкрики немцев и уже надоевшее пиликанье губной гармошки. Ну же! Очередная спичка вдруг зажглась. Совершенно спокойно сунул ее в коробок к другим коричневым головкам и зашвырнул шипящий огненный клубок к стоящему рядом Ишаку.
Вот это полыхнуло! Ощущая треск шевелящихся от жара волос на голове, ринулся к Яку. Как вскочил на крыло и затем оказался в кабине, сам не понял. Не застегивая ремней, открыл кран пневмосистемы на запуск, перещелкнул выключатель магнето в последнее положение и тут же выжал пусковую кнопку вибратора зажигания. Мотор чихнув, тряхнул самолет, выдал с обеих сторон капота клубы дыма и заревел, набирая обороты. Плавно сдвинул газ до упора - папа всегда говорил, что быстро нельзя, движок может не "принять". Тем более полностью не прогретый. Як послушно покатился вперед, покачиваясь на неровностях и увозя меня от пышащих жаром "Ишаков". Впереди ни хрена не видно - длинный капот тысяча сильного мотора все загораживает.