— Всякий чувствует себя виновным, когда умирает кто-то близкий. Это естественно.
— Да, но… я чувствую себя виновной в том… в том, что жива. — Она обернулась и посмотрела на него глазами полными слез. — За то, что мы так прекрасно проводили с тобой время вчера, когда Хол был уже мертв.
— Дженни. — Что-то тяжелое больно сдавило ему грудь. То же самое чувство вины мучило и его, однако он не мог признаться ей в этом.
Кейдж протянул руку и прижал Дженни к груди. Другой рукой он гладил ее волосы, пока ее голова покоилась у него на плече.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой в том, что осталась живой. Хол бы не хотел этого. Он сам выбрал свой путь. Он знал, что это сопряжено с риском. Так и случилось.
Кейдж не хотел даже брать в голову, как же хорошо ему было, когда он обнимал ее. Но это было так. Он бы хотел прижать ее к себе и не отпускать. Кейдж ненавидел причину, по которой эта возможность оказалась ему вдруг доступной. С другой стороны, он был всего лишь человеком и не мог попросту игнорировать охватившее его удовольствие от ощущения ее маленького, изящного тела, прижавшегося к нему.
— Почему Хол должен был умереть? Черт возьми, зачем? Кейдж хотел выиграть Дженни в честной борьбе. Не было победы в том, что она внезапно стала доступной ему после смерти Хола. Будет ли ее чувство вины следующим препятствием, с которым ему придется столкнуться?
— Почему ты разозлилась на Хола, когда он уехал? — Неужели она передумала, неужели она потом пожалела о том, что случилось в ту ночь в ее постели? О господи, нет, пожалуйста, только не это. Он мог получить ответ, который не захотел бы услышать, но он должен был спросить.
Дженни колебалась так долго, что Кейдж уже начал думать, что она не собирается отвечать. Потом она проговорила скованно:
— Нечто случилось в ту ночь, перед его отъездом, нечто сделавшее нас очень близкими. Я думала, это все изменит. Однако на следующее утро он исчез, не попрощавшись, несмотря на все то, что произошло.
Потому что это произошло не с Холом.
— Я почти уверена была, что он отменит свою поездку. — Дженни вздохнула, и Кейдж ощутил движение ее груди. — Я почувствовала себя брошенной, когда он этого не сделал. Глубоко в душе я не хотела поверить, что мои чувства оказались для него менее важными, чем его миссия, но…
Кейдж отчаянно хотел узнать, что она думала и чувствовала в то утро. Тогда, сидя за столом, он буквально пожирал ее глазами, тысячи вопросов роились у него в голове, однако он не мог задать ни один из них. Осознание собственного предательства и вероломства вынуждали его молчать.
Как бы он хотел спросить ее: «Ты в порядке? Я не причинил тебе боли? Дженни, я лишь вообразил себе, как волшебно, как прекрасно все это было, или это случилось на самом деле? Это явь или фантастический сон?»
И он по-прежнему не знал ответов на эти вопросы. Однако каковыми бы они ни были, в ее сознании они имели отношение к Холу, а не к нему. Дженни была уязвлена невниманием, небрежением, проявленным Холом к ней, после того как он впервые провел ночь в ее постели, стал ее первым возлюбленным. Она не могла понять, как он мог поступить таким образом, если это что-то значило для него. Хол не заслуживал ее гнева. Но и она невиновна тоже. Все это лежало на совести только одного человека, и, как всегда, этим человеком был он.
Должен ли он открыться ей сейчас, объяснить, что Хол невиновен в безразличном отношении к занятию с ней любовью, поскольку никогда не делал этого? Это освободит ее от вины, которую она ощущает сейчас. Должен ли он сказать ей?
- Нет, господи, нет. Ей и так предстояло воочию столкнуться со смертью Хола. Как справится она с осознанием того, что занималась любовью не с тем мужчиной? Простит ли любая женщина себя за это? Да как она вообще может простить мужчину, обманувшего ее?
Дженни, должно быть, почувствовала что-то в его объятиях, потому что внезапно распрямилась и отодвинулась от него.
— Я не должна надоедать тебе с этим. Уверена, моя личная жизнь не представляет для тебя интереса.
Как бы не так. Да они однажды были так близки, как только могут быть близки два любящих человека. Просто она не знала об этом. Она не знала, что он ласкал ее кожу, пока ее узор не впечатался в память его ладони, в подушечки его пальцев. Он знал форму его грудей, знал, каковы они на вкус, как реагируют они на прикосновение его губ, языка. Звуки, которые шептала она в порыве страсти, были столь же знакомым ему, как собственный его голос, поскольку он бесчисленное количество раз проигрывал их в голове, словно магнитофонную кассету, лежа ночью в кровати и думая о ней.