Подтянутый, поджав губы, оторвался от журнала. Он возмущённо скользнул взглядом по бутылке, неприязненно покосился на развалившегося пьянчугу. От пьяного тяжело разило смешанным букетом; преобладала водочная струя.
«Быдло», — брезгливо определил Подтянутый. Мысли его были кристально ясны, аккуратны и отчётливы — бутылка их прекрасно слышала; вот только не поняла загадочного слова «быдло»… Между тем Подтянутый скривился: его стройная система взглядов на жизнь снова подтвердились. — «Тупое быдло. Мешать напитки, напиться, как свинья, и бросить под ноги людям бутылку… Ну и людишки… Безнадёжно испорченный генофонд. Ничто их не переделает, только массовые расстрелы…»
Подтянутый заметил старика в стареньком пальто, и губы его стали тоньше бумаги: неспособный следить за собой — стопроцентное быдло, недостойное жалости…
Бутылка удивлённо слушала. Стоит ли говорить, что Жлоб напротив тоже оказался безнадёжным быдлом, не лучше пьянчуги!.. — «Тоже мне, гермафродит — бабские волосы и пирсинг. Выродок. Никакого чувства собственного достоинства, никакой дисциплины… Развращённость и безответственность, животное… С таким быдлом мы никогда не будем жить нормально. Только стрелять! Стрелять без жалости — всех вырожденцев, всех алкашей — может, лет через сто нам и удастся вывести породу нормальных людей… Как англичане — перевешали всё быдло, и теперь счастливы».
Впрочем, Подтянутый легко справился с накатившим раздражением. Мужчина должен контролировать эмоции…
Вагон качнуло, и бутылка, совершенно растерянная от услышанного, обмирая от страха, вдруг оказалась возле Жлоба. К скучающему лицу Жлоба клеилась привычная ухмылочка, ясно выражающая его жизненную позицию.
— Молодой человек, — нервно прокашлявшись, робея, попросила его бутылка. — Пожалуйста, только не разбейте меня ненароком… А лучше — донесите до урны… Пожалуйста…
Противная ухмылочка Жлоба стала ещё противнее. Глаза его саркастически прищурились — на бутылку, на пьянчугу…
«Быдло…», — необычайно ядовито подумал он, и бутылка отшатнулась от потока ехидной злобы в мыслях Жлоба. — «Какое же кругом тупое быдло! Напиться, как свинья, и бросить под ноги людям бутылку. Всё, всё загажено. Семьдесят лет климов чугункиных… Когда в этой стране будет нормальная жизнь?!»
Он перевёл иронический взгляд на Подтянутого. — «А этот? Такое же быдло, неспособное на самовыражение, неспособное быть свободным. Типичный конформист — косой проборчик, с детства слушался мамочку, а теперь преданно лижет у Начальства и голосует за План Путина… Ишь, сидит с равнодушным лицом, ни до чего ему нет дела… «Бойтесь равнодушных…» Раб феодального режима…»
«А дед?» — со злорадным наслаждением ухмыльнулся Жлоб, блеснув колечком в губе. — «Заслужил ты, дедушка, свою быдляцкую долю. Не боролся ты с режимом за нормальную жизнь; ни для себя, ни для нас, потомков, не старался — и мы тебя, быдлятину, жалеть не обязаны. Извини, дедуля: самим не до жиру — балласт за борт… Нет, — ехидно щурился Жлоб, — с таким быдлом мы никогда не будем жить нормально…»
— «Академическая», — напомнил Голос. Двери открылись. Жлоб и Подтянутый поднялись и, смерив друг друга взглядами, неторопливо, размеренно пошли на выход. Почему–то им обоим одновременно понадобились одни и те же двери, и в проёме они крепко столкнулись плечами — Холодное Презрение и Искренняя Неприязнь.
— Осторожно, двери закрываются, — торжественно объявил Голос. — Следующая станция — «Гражданский проспект».
— Какие–то проблемы, уважаемый?.. — донеслось с перрона.
— Это ты мне, брателло?!
На перроне послышалась возня, злобное шарканье и частое пыхтение.
Двери тяжело грохнули резиновыми челюстями. Поезд, убыстряясь, понёсся в тоннель.
— Станция «Гражданский проспект»…
— Молодой человек! — над пьяным склонился старик, тряся его за плечо. — «Гражданский»! Следующая — конечная…
Пьяный мгновенно проснулся:
— Ох… спасибо… спасибо… — он, согнувшись, словно с низкого старта, ринулся к дверям.
«Осторожно!» — крикнула бутылка, но было поздно: пьяный неуклюже задел её ногой. Бутылка отчаянно взвизгнула, бешено кувыркаясь, вылетела на перрон и с размаху, звонко долбанулась горлышком о гранитное основание колонны.
«А–а–а–й!!!»
Но чудом не разбилась… Опять ей повезло!
— Вот черти, — пересохший язык пьяного ворочался с трудом. — Вечно они бутылки под ноги ставят, идиоты…
Он вдруг, качнувшись, цепко ухватил бутылку, и, широко мотаясь из стороны в сторону, целеустремлённо заспешил к эскалатору.
— Молодой человек!
Пьяный обернулся, пытаясь понять, кто же его зовёт. Сзади к нему спешил старик.
— Давайте–ка я Вас придержу, а то Вы обязательно упадёте. А наверху Вас могут забрать в милицию…
— Ох, спасибо Вам, — потёр лицо пьяный. — Спасибо. Извините.
Они вместе зашли на эскалатор.
— Извините меня, Бога ради, — сказал пьяный виновато и не очень разборчиво. — Стыдуха. Перебрал. Понимаете, кандидатскую защитил, банкет… Ничего не помню, — помахал он рукой перед лицом.
И действительно — несмотря на помятость, был он одет довольно прилично.
— Хорошее дело, — заметил старик, крепко поддерживая новоиспечённого кандидата за локоть. Старик вдруг улыбнулся: о таких банкетах он кое–что знал не понаслышке…
— Вам на трамвай?
— Нет, нет… Я тут, через двор живу… Спасибо… Вам… Извините, что так…
— Ничего, ничего. Нам по пути. Давайте–ка я Вас до двора доведу.
Они вышли из метро и заскрипели молодым снежком, удаляясь.
А бутылка уютно лежала в тёплой урне, на мягкой бумаге. Все опасности остались позади; она, ошеломлённая, ещё не веря своему счастью, прислушивалась к болтовне новых подружек.
— Ну, и как тебе люди? — пропищала ей глупенькая «пепсиколка», вымазанная помадой. — Правда, душечки? У них такие вкусняшные жевачки, вау…
— Ой, не знаешь ты жизни, — нервно засмеялась наша опытная бутылка, затягиваясь окурком. Пивные соседки понимающе закивали. — Это какой–то кошмар. Сплошное… быдло.
— — — — — — — — -
Плохая примета.
…Обитатели бункера давно привыкли, что боятся их — а не они. И тем страшнее им было сейчас. Страх просачивался через потолок, вместе с ударами канонады, растекался по коридорам и помещениям. Иногда бункер нервно дёргался от особо близких разрывов. На столах валялись карты и схемы, зияли распахнутой пустотой сейфы. С верхних уровней доносились звуки патефона: там пьянствовали обезумевшие солдаты.
Перекошенный человечек, бледно–восковой от горя и ужаса, метался по тесному подземному кабинету. Его колотила крупная дрожь; он придерживал трясущуюся руку другой, словно прикрывал срам. Там, куда свисали руки, мучительно сосало, дёргало и сжималось. Но Гитлер всё ещё верил, что выберется. Верил и надеялся: возле дверей стояли два чемодана, на одном лежала женская шубка.
В дверь тихо стукнули, вошёл Борман.
— Мартин! — выдохнул Гитлер клекочущим горловым голосом, всплеснул руками и бросился к вошедшему. — Мартин!!!
Он схватил Бормана за руки.
— Где армия Венка?!! — его безумные глаза бегали по зрачкам Бормана.
— Мой фюрер, на Венка надежды нет, — печально покачал головой Борман. — Придётся спасаться бегством. Коридор подготовлен.
— Не терять ни секунды! — затряс осунувшимися щеками Гитлер. Его взмокшая чёлка прилипла ко лбу. — Будущее национал–социализма и Европы решается в это мгновение! Мы ещё остановим большевизм, в этом наше историческое предназначение! Ева! Ева!!!
И тут, откуда–то издалека, донёсся глухой металлический удар, словно гигантской кувалдой:
— БАМ–М–М–М…
Гитлер и Борман вздрогнули. Через полсекунды удар повторился. Ещё раз… Ещё… Мерные удары слышались всё яснее: БАМ–М–М… БАМ–М–М… БАМ–М–М… Они приближались.