Он смотрел на Эварта с Лоусоном, танцующих с девчонками: Хеленой, которая выглядела уставшей, но двигалась бодро, и американкой, чье имя он вечно забывал. Парни тоже танцевали и оттягивались не хуже подружек. (Хотя называть официантку “подружкой” Лоусона было бы серьезным преувеличением!) Вдруг Блэка, вечного одиночку, стукнула мысль, что у него никогда не было такой дружбы, как у Эварта с Лоусоном.
“Алистер. В университете”.
Нахлынули неприятные воспоминания, а следом за ними на него обрушилась тошнота. Блэк плохо себя почувствовал, закружилась голова. Он испытал нестерпимое желание отлить. Отвернувшись от толпы людей, силуэты которых принимали самые причудливые очертания, он неуверенно двинулся в густые заросли, в поисках уединенного места, чтобы облегчиться. Протиснувшись через эвкалипты на открытое место, он ощутил, как от росы промокли ноги.
Стояла жуткая темень. Обернувшись, он больше не увидел стробирующего света, хотя звук доносился по-прежнему. Но он уже не мог сказать наверняка, что это танцевальная музыка, она словно звучала откуда-то изнутри головы. В горле пересохло, щелкнуло в колене, и сердце забилось быстрее. Расставив ноги, чтобы не упасть, он перенес большую часть веса на здоровое колено и, расстегнув ширинку, начал писать. Он никогда не мочился так обильно: струя все текла и текла. Спазм родился в груди и сотряс все тело. Блэка вывернуло, но насухо, потому что он ничего не ел. Он чувствовал в кишках тошнотворный чай, но тот не извергался наружу. Альберт попробовал дышать ровнее. Его ноздри раздулись. Он не был уверен, что кончил отливать, но убрал член в штаны и тут ощутил порыв ветра, словно бы дующего ниоткуда; тот промчался сквозь его тело, как рентгеновский луч.
И ветер дул, собрав весь пыл, И дождь, как из ведерка лил, Мгла поглощала молний вспышки, Гром грохотал без передышки. В такую ночь поймут и дети, От дьявола проделки эти.
Когда Уильям с Кристиной были детьми, он пугал их, театрально читая эту поэму. Так давно это было, их больше нет в его жизни. Как многие другие, они стал и чужим и друг другу. Почему в университете Алистер Мейн всюду ходил За ним хвостиком? Удивительно ли, что непрерывные знаки внимания от этого больного дурня ввергли его в грех? Все дело в виски, тогда он впервые в жизни выпил. Поначалу они шутили (фривольный смех, троянский конь дьявола), потом затеяли дурацкую возню, и тут лицо Алистера на нем, их одежда расстегнута, отброшена, а потом… тот ласкает его своим женственным ртом! Альберт Блэк, молодой студент-христианин, крича от боли и ярости, крепко держал парня за голову, прижимая ее к голодному паху, и семя исторглось из него в благодарное горло товарища, студента богословия.
“И я никогда не просил Марион доставить мне подобное жуткое удовольствие”.
С того кошмарного дня в студенческой квартире в Марчмонте Альберт Блэк редко пил. Ему хватало стакана виски на “вечер Бернса”, такой же порции на Новый год и очень, очень редко на собственный день рождения. Но даже отвратительные, давно подавляемые мысли не дали ему опоры; он стал узником нарастающей тошноты, тугой и несговорчивой, расползающейся по телу, словно мрачный яд. Блэка снова скрутил рвотный спазм, он поднял руку к потеющему, пульсирующему лбу. Он больше не слышал музыки, не мог развернуться, пройти буквально пару метров через полосу эвкалиптов назад, к людям. Его ноги вросли в землю.
“Что со мной происходит?
Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло”.
Альберт не знал, где он. Кусты, деревья, ползучие лианы и высокие травы принимали самые странные формы, будто вокруг него ожило болото. Но здесь, в этой дикой глуши, рядом с ним было что-то еще.
Поначалу он видел лишь сверкающие глаза, горящие адской желтизной, они уставились на него из смутной, маслянистой темноты впереди. Потом раздался низкий рык сатанинского чудовища, злобный, безжалостный. С неба донесся раскат грома, а может, он шел из колонок.
В окне восточном, свесив ноги, Уселся Старый Ник двурогий. Он с виду был как зверь лохматый: Огромный, черный, злой, горбатый. Он в трубы дул с такою силой, Что дребезжали все стропила.
Потом чудовище издало низкое шипение. Молния разрезала небеса, на краткий миг высветив ужасающую, согбенную фигуру впереди. Ощущая, что с него будто обдирают кожу, Альберт посмотрел в отвратительные глаза, но вспомнив о Марион, начал спокойным, ровным голосом цитировать по памяти:
– Было сказано, когда холодный голос правды обрушится на пылающий водоворот лжи, раздастся шипение! Совершенная любовь освобождает от всех страхов! Невинность стремится на солнечный свет и взыскует испытания! – вещал, почти пел Блэк, и слезы катились из его глаз. Учитель на пенсии и старый солдат рванул отяжелевшие ноги, стиснув кулаки, сделал шаг вперед и заорал в ночь: – ОНА НЕ БЕЖИТ ПРОЧЬ, НЕ СКРЫВАЕТСЯ!