– Ты никогда не угомонишься?
– Ага.
Блэк заметил, что потрепанный водитель передает Лоусону и его спутнице пакетик белого порошка. Однозначно какой-то наркотик. Он отметил, что Хелене хватило мозгов отказаться от этой отравы. Поистине восхитительная девушка. Не стоило надеяться, что Лоусон и его американская шлюха проявят подобную сдержанность, и вскоре они с какой-то штуки вроде ключа от дома втягивали в ноздри горки порошка. Альберт Блэк отвернулся к окну.
Терри хотел было предложить учителю, но передумал и вернул пакетик Лестеру.
– Отличная вещь, дружище, понеслась, – сказал он. Лоусон был на взводе, когда вернулся Карл Эварт,
неся электрический и заварочный чайник, банку меда и пластмассовые стаканчики.
– Эварт, угощайся коксом! – заорал Терри Лоусон.
– На хрен. Я оттягиваюсь чайком, – улыбнулся Карл Эварт.
Пересмотрев свою оценку Карла Эварта, Блэк ощутил, как целительный бальзам собственного великодушия кружит ему голову. Тем временем машина тронулась и покатила по дамбе к центру Майами. Пожалуй, Блэк заблуждался насчет Эварта, или, что вероятнее, Хелена хорошо повлияла на него. “Может, он достоин такой любви. Может, я был достоин любви Марион”.
Внедорожник, громыхая басами из колонок, влился в конвой, уходящий из Майами в темноту ночи. Блэк смотрел наружу, когда огни города внезапно исчезли. До него дошло, что Лоусон, явно под кайфом, бормочет ему в ухо всякую похабщину.
Удивительно, но Альберт Блэк не разозлился, он ощутил лишь усталость и замешательство. И был какой-то странный, мрачный уют в ритме, если не в содержании болтовни пацана из эдинбургского района.
– Мне в голову пришла идея нового продукта, так что я написал в “Гиннесс” в Дублин. Эти гондоны мне не перезвонили: ни хрена не одупляют. Я им предлагал сделать газированный “Гиннесс”, под вкусы коктейльного поколения, они прутся от газировки. В конце концов, есть же “черный бархат”: “Гиннесс” с шампанским. Стаут – старперское бухло, пора устроить ребрендинг. Прикинь, тебе рассказываю первому, – заговорщицки кивнул Лоусон. – Важная штука этот ребрендинг. Я даже себе его замутил. Если по чесноку, я не по-детски отжигал. У себя на районе драл все, что шевелится, и мне хватало для счастья.
Блэк вспомнил собственную свадьбу, Марион в белом платье. И как его пьяный отец спрашивает, куда делся его друг, Алистер Мейн. Порок всегда рядом. Повсюду. Но Лоусон в своем моральном падении не знает предела. Блэк вспомнил Бернса, как его строки всегда утешали его в трудные минуты.
В такую ночь и в этот мрак
Грешно из дома гнать собак…*
* Поэма Роберта Бернса “Том О’Шентер” здесь и далее дана в переводе Ю. Князева. – Примеч. пер.
– Вдруг меня стукнула мысль, как ты сказал бы, снизошло откровение, – не успокаивался Лоусон, – что если я сброшу вес, подкачаюсь и приведу себя в порядок, я снова могу подснять первосортную мокрощелку. Заебца же. Взрослый мужик гораздо круче малолетки. Поэтому молодые девки часто западают на зрелых парней, которые знают и умеют побольше, чем сопливый пацан. Им часто не нравится подростковое “раз-два, всем спасибо, все свободны”. Надо сказать спасибо Белобрысику за то, что вправил мне мозги, то есть, если по чесноку, я раньше вел себя как сопливое чмо в плане отношения к поебкам. Навалиться и долбить своим верным другом, пока они не поднимут лапки кверху… – Он потер себя в паху и облизнул губы, задрав к потолку одну бровь.
Блэк стиснул зубы.
“Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божия всегда со мною.
Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный!
Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду”.
– Когда мой дрын шурует в них, они сразу чуют, понеслась за всю фигню, держись крепче! Пока мой верный друг вбивает ее жопу в матрас, хер там она заскучает и начнет считать трещины в потолке! Но Карл однажды сказал: у меня есть золотое правило, что девка должна получить минимум два клиторальных и два вагинальных оргазма на нос, прежде чем я, так сказать, угощу ее спущенкой. Я последовал его совету, и Тощий Лоусон преобразился: никакой жареной картошки и пива кружками, говножрачка в прошлом. И дела идут на лад. Я стал большим спецом по молоденьким, и вот он я, заправляю таким же девкам, что и в восьмидесятых, когда развозил сок! По случаю ваял с ними зачетную порнушку, туда-сюда, все дела. Прикинь? Вот когда в натуре приходится следить за фигурой. Слышал, актеры говорят, что камера добавляет весу? Так и есть. Так что, как только начинаешь весь этот рок-н-ролл на экране, это серьезный повод воздержаться от излишеств. Да хрен там: жрачка – еще не самый смак в жизни.
Девушка, официантка: Лоусон пялился и лапал ее с непристойной похотливостью, не переставая нести вздор. Словно она не понимает ни слова из его речей. Или, что вероятнее, она такая же развратница, как и он. Струйка пота скользнула по ее медовой коже со стройной шейки в вырез платья. Грех. Везде вокруг.
“Нельзя сдаваться. Никогда не сдавайся! Не дай Сатане овладеть тобой!”
Они свернули с автострады на боковую дорогу, погруженную во тьму, и вскоре затормозили на автостоянке. Машины парковались на широкой площадке вокруг фургона, который распахнулся, явив миру акустическую систему с диджейской будкой. Блэк предположил, что там установлен генератор, потому что едва они вылезли из машины, яркие стробоскопы, установленные по краям фургона, включились, колонки загрохотали, как древний водопровод, и в ночь полился зловещий транс. Казалось, что музыка сотрясает пальмы и эвкалипты вокруг, но здесь виноват был скорее поднявшийся ветер. Какие-то молодые люди на клочке утоптанной земли пытались натянуть на алюминиевые стойки заплесневелые тенты. Площадку, явно не впервые принимающую гостей, окружали зеленые стены растительности, а за ними вдалеке Блэк видел огни магистрали. Вскоре веселье было в разгаре. Развязные юноши с женственными, подловатыми улыбками танцевали со стандартно привлекательными девушками.
Блэк огляделся в вязкой тьме. Значит, это и есть Эверглейдс. Место казалось диким и опасным. Гулкий ритм наполнял атмосферу, словно сама ночь следит за ними, окружает эту толпу танцующих, извивающихся дьяволопоклонников. Жаркий воздух был пропитан пороком.
“Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие…”
У внедорожника Карл Эварт что-то делал с электрическим чайником, наверное, чай или кофе заваривал! Блэк поймал взгляд бывшего ученика, и они обменялись резкими, напряженными кивками. Альберт оглянулся и заметил Хелену, которая в одиночестве оперлась о капот. Он пошел к ней.
– Вы как? – спросила она.
– Да ничего, хотя прежде ни с чем подобным не сталкивался.
– Не переживайте по этому поводу, давайте поговорим. Я не в настроении тусоваться, джетлаг морит… – Хелена зевнула.
Блэк снова поймал себя на том, что рассказывает ей, как сильно его гложет тоска по жене. Хелена задумалась о жизни, которую хотела вести вместе с Карлом, но ее мучила печаль от того, что та закончится болью и горем. Но на нее вновь снизошло озарение: она поддается неправильным чувствам. Стало ясно, что она не просто грустит, а страдает от депрессии. Со дня смерти отца она так и ждала всевозможных неприятностей, вместо того, чтобы жить полноценной жизнью. Надо радоваться тому, что имеешь, а не чахнуть от навязчивых, саморазрушительных, нездоровых и банальных мыслей, она решила, что запишется к врачу. Пожалуй, на реабилитацию после утраты близкого человека.
Альберта Блэка захватили чувства, и он ощутил себя слабым и разваливающимся на куски. Он уже утомил эту девчушку, хотя она великодушно не показывала этого. Извинившись, он пошел на разведку.
Проходя мимо внедорожника, Блэк заметил, что Эварт, отошедший к фургону, заварил какой-то чай в том чайнике, за которым они заезжали в отель. Наверное, он был к нему несправедлив. Пока все вокруг глотали всякую химию, Карл Эварт занимался приличным делом. Налитый в пластиковый стаканчик, напиток показался Блэку похожим на ромашку. Молока не было, но нашелся сахар и мед. На вкус настойка оказалась как все травяные чаи, исключительно мерзкая, хотя Марион молилась на них. Блэк пошел к танцующей толпе, потягивая из стаканчика.
Он смотрел на Эварта с Лоусоном, танцующих с девчонками: Хеленой, которая выглядела уставшей, но двигалась бодро, и американкой, чье имя он вечно забывал. Парни тоже танцевали и оттягивались не хуже подружек. (Хотя называть официантку “подружкой” Лоусона было бы серьезным преувеличением!) Вдруг Блэка, вечного одиночку, стукнула мысль, что у него никогда не было такой дружбы, как у Эварта с Лоусоном.