“Лоусону уже не спастись, ему нечего предложить другим, кроме проблем. Но Эварт, какую роль в его развитии сыграли школа и шотландская система образования?”
Альберт Блэк решил, что выступит против Карла Эварта, призовет его к ответу за его заявления во второсортных музыкальных журналах. “Ведь молодежь читает его слова и прислушивается к ним!” В голове Блэк уже провел мысленную линию от класса в общеобразовательной школе Западного Эдинбурга, почти тридцать лет назад, к оральным ласкам, которые оказывала юная латиноамериканка его единственному внуку на Майами-Бич.
“Сегодня Эварт будет выступать в этой самой “Камее”. Отлично, значит, Альберт Блэк тоже!”
А теперь самое время пойти и помириться с семьей. Стоило подумать о грехе, которому так, между делом, предавались Билли и его шлюховатая подруга, как у него свело живот. Что ж, он может лишь молиться за них обоих.
“Возненавидь грех, но возлюби грешника”.
8
Я бы круглый год жил на такой жаре, да. Куча гондонов из Шотландии начала бы сейчас стенать, мол, ох, слишком жарко. Они скорее бы отморозили себе яишню, чем проперлись от тепла. Ну и хуй с ними. По дороге в отель я принялся рассказывать Белобрысику о том, что в Шотландии все плохо. Он только и делает, что носится между Лондоном, Сиднеем и местечками типа этого, а потому не в курсах, какие дела творятся в реальной жизни. Ясный перец, вдали от дома временами плотно накрывают мысли о родине.
– Шотландия охуевает в своей консервативности. Там у них все просто: свалите тех, кто у власти, пусть соснут хуя и оставят страну нищебродам. Чё-та меня самого запарила эта движуха.
– Серьезно?
– Абсолютно. Человек моих талантов создан для Нового Света. На хуй Шотландию.
– Ах, родина в опасности: в Уэстер-Хейлз вот-вот остановится производство гонзопорнографии. Ошеломленное правительство пока не начало принимать меры.
– Принимать меры? В Шотландии? Вот уж будет чудо.
– Хорош ругать Шотландию, Терри. Мне такие вещи не нравятся. С ней все в норме, – принимается спорить он.
Да, с Карибских островов, из бутик-отеля в Майами или из окон квартиры, выходящей на гавань Сиднея, Шотландия всегда кажется лучше.
– Ни хера с ней не в норме!
– А именно?
– Ладно, возьмем наше национальное производство, виски. Я тут написал серьезным ребятам, в “Гра-уз”, “Дьюарз”, “Беллз”, и спросил: как вы там по поводу коктейлей с виски? Будете сидеть и смотреть, как русские все заполоняют своей водкой? Я про виски с лимонадом, виски с колой, гарантированный успех у коктейльного поколения. А в ответ они свысока начинают гнать пургу про “традиции” и прочую хрень. Не, хули, а как насчет выбора? Гондоны из “Смир-нофф” не сидят и не ноют о традициях.
– И?
– Короче, – говорю ему на подходах к отелю, подмигивая швейцару, – в ближайшие двадцать лет эти гондоны, производящие виски, пойдут по пизде. Только дождаться, пока сам их рынок протянет ножки. Они считают, что дальновидность – свойство глаз. Хрен там. Глаза тебе ничем не помогут, если не включишь вот это… – Я хлопаю себя по тыкве.
Карл хотел было прилечь, потому что джетлаг удачно наложился на вчерашнюю пьянку, но я замечаю в баре диджеев из Чикаго, чуваков, с которыми он меня как-то знакомил.
– Вон твои кореша, – говорю ему. – Черные гондоны. Пошли поздороваемся.
– Терри, мне надо децел поспать. Вчера мы отожгли, и вечер будет занятой, прикинь.
– Да ну на хуй, – заявляю ему, потому что ребята неплохо так оттягиваются. – Что случилось с Н-Си-ном, великим мастером синего дела? Слабак. Салага, бля. Эти черные пиндосы оттягиваются в полный рост. Давай накатим по одной: приятно быть приятным!
Я знаю, что назвать Эварта сатагой – как красная тряпка для быка, так что вскоре бухло течет рекой, всякие там “Маргариты”… бля, пора бы уже привыкнуть… я зацепился с высоченным перцем, Лукасом, на тему спорта.
– Дружище, признай, все-таки баскетбол – пидорская игра.
– Охуе-э-эл? – отвечает он.
– Майкл Джордан – невъебенный педик, значит, и остальные гондоны, которые играют в эту игру, тоже…
– Пиздабол, не гони. Наши в гетто играют в баскет, все стучат мячом, в каждом районе, в каждом дворе есть площадки…
– Лады, – признаю, – но так только в Америке, где народ о спорте ничего не знает.
– Терри, чувак, хули ты несешь?
– Ладно, – объясняю этому гондону. – Возьмем Чемпионат мира по бейсболу. Участвуют всего две страны, вы, гондоны, и Канада. А теперь сравни с человеческой игрой, футбиком, играют повсюду, по всей земле. Потому-то и говорят “Кубок мира”. Не поспоришь.
Другой перец, которого зовут Рейс, с хрюканьем качает головой.
– Япония, Доминиканская Республика, Куба… Тут вступает высокий Лукас:
– Но в баскетбол играют по всему миру, а мы дерем всех в задницу.
– Потому-то это пидорская игра, – объясняю я, оборачиваясь на Карла, но от Белобрысика подмоги не дождаться, этот гондон, глядя в другую сторону, продолжает разговор с диджеем по кличке Хедстоун, они треплются о влиянии старой школы, обо всех диджеях подряд, кто у них там самый крутой пацан, самый жесткий перец, самый лютый шеф, и вся эта американская хрень. Влезаю в беседу.
– Я вам скажу, кто был самым мазовым пацаном из старой школы.
– Ты небось про Фрэнки Накла, – говорит Хедстоун, а Лукас кивает, поддерживая его мнение.
– Не, дружище, то в Чикаго. А в Эдинбурге самым правильным чуваком из старой школы был Блэки, а, Карл?
– Ага. – Карл делает рожу кирпичом, но на губах появляются следы улыбки. – Свирепо он жег.
Лукас, крепко подумав, называет еще пару имен диджеев. Но я возвращаюсь к своей главной мысли.
– Когда мы ходили в школу, кто играл в баскетбол? Карл? – Тот до сих пор не включается, но мне как-то фиолетово. Опять смотрю на здорового Лукаса. – Девки, бля, только они называли игру нетболом. Мы пинали этот сраный мяч, только бабы хватали его руками, бегали с ним, стучали об пол и швыряли, – объясняю я, изображая запястьем бросок. – “Ой, ла-пуля, мой мячик залетел в корзиночку…” – типа сюсюкаю я. – Дружище, это игра для тайных гомосеков, тут не о чем спорить.
Я честно уделал этих чикагских мальчиков, но они не стали заводиться.
Тут Карл, который зевал, как салажонок, оборачивается и заявляет:
– Я наверх, пойду прилягу. Пока Хелена не приехала.
– Ну пошли, – соглашаюсь, потому что ночные посиделки и джетлаг вштыривают не по-детски, а впереди еще трахелово; в клуб Лоусона вступает новая телочка. – До встречи, ребята. – Они все поднимают руки, и я хлопаю по ним: приятно быть приятным, ага. Мы поднимаемся по лестнице, и я говорю Бе-лобрысику: – Правильные пацаны. Понимают, что ты их стебешь, но не лезут в бутылку, как некоторые гондоны.
– Может, они просто ни хуя не понимают твою речь?
– С чего ты взял, что не понимают? Ты что, Эварт, заделался спецом по черным американцам? Космополитом стал, ща уссусь!
– Не спец, но получше тебя. Я много с ними тусуюсь. И надо сказать, Терри, что достоинства в них побольше, чем в тебе.
– Достоинство? Ну его на хуй! Пусть пидоры заботятся о достоинстве, – говорю я этому гондону. – Меня ждет веселье, я собираюсь от души предаться пороку. А свои прогоны побереги, Эварт. Мистер ди-джей, пожалуйста, смените пластинку, потому что ваша в клубе Лоусона не катит.
– Справедливо, – заявляет Карл, распахивая дверь в свой номер, который куда больше, чем у меня. Это по чесноку, он платит, и у него помолвка на носу, но у меня в планах тоже стоит перепихон, а в двуспальную кровать влезет больше пиздятинки, чем в полуторку. – Пока, Терри.
– Подрочи и спи спокойно, потом встретимся. Приятных снов, – говорю, потому что Белобрысик – правильный пацан, купивший мне билет до Майами. Да, подавить на массу будет в тему. Может, мне приснится эротический сон о том, как я деру Брэнди во все щели! Заебца!