— Нравится? — неожиданно раздался у него за спиной голос скульптора.
— Извини, — сказал Александр, вздрогнув. — Я не хотел рыться в твоих вещах, но этот рисунок великолепен. Учитель позировал тебе?
— Нет, я набросал эскизы, наблюдая за ним, когда он говорил или гулял. Хочешь взять этот себе?
— Нет. Держи у себя. Возможно, когда-нибудь тебе придется изваять его статую. Ты не считаешь, что великий мудрец заслуживает этого больше, чем царь или царевич?
— Я считаю, что заслуживают оба, если царь или царевич тоже мудры, — с улыбкой ответил Лисипп.
Время от времени Александра навещали друзья, и несколько месяцев он мог пожить вместе с ними, занимаясь в основном физическими и военными упражнениями, — особенно в периоды, когда Аристотель отлучался для своих личных исследований или по поручениям Филиппа. Иногда царевич сам ездил в Пеллу, чтобы повидать сестру Клеопатру, которая хорошела с каждым днем.
В Миезе он немедленно возвращался к занятиям, отдавая им всю свою энергию, физическую и умственную. Методичность, с которой Аристотель занимался своими исследованиями, распространялась также и на его манеру вести обучение.
Философ велел установить во дворе солнечные часы, а в библиотеке — водяные, лично спроектировав и те и другие, и таким образом измерял продолжительность каждого урока и каждого занятия в лаборатории, чтобы всем дисциплинам посвящать нужное время.
В одном крыле здания начала расти большая коллекция лекарственных растений, чучел животных, насекомых, бабочек и минералов. В довершение всего там появился битум, который философу прислали с Востока его атарнейские друзья, и Александр не поверил своим глазам, когда учитель зажег его, поддерживая жарчайший, но зловонный огонь.
— Мне кажется, оливковое масло гораздо лучше, — заметил юноша, и Аристотель не мог не согласиться.
В своей мании систематизировать учитель коллекционировал все, что познаваемо в природе. Он начертил карту теплых источников, расположенных в разных частях страны, и изучал их целебные свойства. Сам Филипп извлек некоторую пользу для своей раненой ноги, принимая теплые грязевые ванны в Линкестидском источнике.
В Миезской школе одна внутренняя стена шкафа была отведена для коллекции окаменевших животных, в основном рыб, но также и растений, листьев, насекомых; имелась даже одна птица.
— Мне кажется, это доказывает, что когда-то действительно произошел потоп, поскольку мы нашли этих рыб в горах, вдали от моря, — заметил Александр.
Аристотель хотел дать другое объяснение, но ему пришлось признать, что в данный момент миф о потопе — единственная история, которая могла иметь отношение к этому феномену. По большому счету, он считал, что сама вещь имеет второстепенное значение; главное — собирать предметы, измерять, описывать и срисовывать в надежде, что в будущем кто-нибудь найдет им неоспоримое объяснение, основанное на непротиворечивых данных.
Как бы то ни было, философ получал огромное удовлетворение от отношений со своим учеником, потому что «мальчик Филиппа» постоянно задавал ему вопросы, а как раз этого и желает каждый учитель.
Исследуя область политики, Аристотель с помощью своих ассистентов и самого Александра начал собирать конституции разных государств и городов, как восточных, так и западных, как греческих, так и варварских.
— Ты хочешь иметь у себя все своды законов, существующие в мире? — спросил его Александр.
— Хорошо бы, — вздохнул Аристотель, — но, боюсь, это задача невыполнимая.
— И какова цель твоих изысканий? Выяснить, какой строй самый лучший?
— Это невозможно, — ответил философ. — Прежде всего, потому, что не существует критерия для определения совершенного государственного устройства, что бы ни говорил по этому поводу мой учитель Платон. Моя цель — не столько в том, чтобы приблизиться к идеальным законам, сколько в том, чтобы исследовать, как каждая конкретная общность людей приспосабливается к соответствующим обстоятельствам в условиях, где она развивалась, используя имеющиеся в ее распоряжении ресурсы, среди друзей и врагов, с которыми ей приходится сталкиваться. Это, разумеется, предполагает, что не может существовать одного идеального государственного устройства, неизменного для всех; однако демократические порядки греческих городов — единственно возможные для города, где живут свободные люди.