— Они уже решили начать переговоры о сдаче или пока нет? — спросил царь, входя в шатер и даже не успев сесть.
— Нет, — сказал Парменион. — Насколько я понимаю, они даже не помышляют об этом. Город блокирован с суши нашим рвом, но продолжает получать подкрепления с моря от византийского флота.
— И мы ничего не можем с этим поделать, — вставил Черный. — Мы не господствуем на море.
Филипп стукнул кулаком по столу.
— Меня не волнует господство на море! — крикнул он. — Через несколько дней будут готовы мои штурмовые башни, и я разобью городские стены вдребезги. Тогда посмотрим, останется ли у них желание упрямиться!
Черный покачал головой.
— Что можешь возразить? — напустился на него Филипп.
— Ничего. Насколько я понимаю, и после этого нам все равно придется нелегко.
— Нелегко, да? Так выслушайте меня внимательно: я хочу, чтобы эти несчастные машины были готовы к действию не позже чем через два дня, иначе я вышвырну пинком под зад всех, начиная от главного инженера до последнего плотника. Вы хорошо поняли?
— Мы прекрасно тебя поняли, царь, — ответил Антипатр со своей обычной сдержанностью.
В некоторых случаях ярость Филиппа была способна творить чудеса. К полудню третьего дня машины со скрипом и треском начали свое выдвижение к стене; это были передвижные башни, высотой превосходящие укрепления Перинфа, их приводила в движение система противовесов, и они могли укрыть в себе сотню воинов с катапультами и стенобитными таранами.
Осажденные понимали, что их ожидает, и помнили судьбу Олинфа, поверженного в прах гневом македонского владыки. Это многократно усилило их волю к сопротивлению. Они делали подкопы и сжигали осадные машины во время ночных вылазок. Филипп восстанавливал башни и рыл контрмины, чтобы ослабить фундаменты стен, в то время как стенобитные машины работали безостановочно, день и ночь, оглушительными ударами заставляя сотрясаться весь город.
Наконец стены не выдержали, и тут македонские военачальники встретились с горькой неожиданностью. Донести до царя неприятную весть поручили Антипатру, самому старому и уважаемому из них.
— Государь, стены разрушены, но я бы не советовал посылать пехоту на штурм.
— Вот как? Почему
— Пойдем, посмотришь сам.
Подойдя к одной из башен, Филипп залез на самый верх и в безмолвии постоял там, глядя через разрушенные стены. Осажденные объединили ряды домов на нижней террасе города, фактически создав вторую крепостную стену. А так как Перинф весь состоял из террас, было очевидно, что подобное будет повторяться до бесконечности.
— Проклятье! — прорычал царь, спускаясь на землю.
Он уединился в своем шатре и несколько дней исходил желчью. Выхода из тупика не находилось. Горькие известия следовали одно за другим. Чтобы сообщить их, собрался весь его штаб.
— Государь, — объявил Парменион, — афиняне за деньги наняли у персидских наместников в Малой Азии десять тысяч солдат и послали морем к Перинфу.
Филипп повесил голову. То, о чем предупреждал Аристотель, к несчастью, полностью сбылось: Персия выступила против Македонии.
— Это беда, — прокомментировал Черный, словно атмосфера и так уже не была достаточно мрачной.
— Это не все, — прибавил Антипатр.
— Что еще? — вскричал Филипп. — Или нужно вырывать из тебя слова клещами?
— Достаточно просто сказать, — ответил Парменион. — Наш флот блокирован в Черном море.
— Что? — закричал царь еще громче. — А что наш флот делал в Черном море?
— Старался перехватить конвой с зерном, направлявшийся в Перинф, но афиняне догадались об этом и ночью неожиданно выдвинули свой флот, заблокировав вход в Босфор.
Филипп поник на своем кресле, обхватив голову руками.
— Сто тридцать кораблей и три тысячи человек, — пробормотал он. — Я не могу их потерять. Не могу потерять их! — вскричал он, вскочив на ноги и принимаясь мерить широкими шагами пространство шатра.
Тем временем афиняне на своих кораблях в Босфоре распевали победные песни и каждый вечер, как только спускались сумерки, зажигали на жаровнях костры и полированными щитами отражали свет в море, чтобы македонские корабли не попытались ускользнуть, воспользовавшись темнотой. Но они не знали, что Филипп, попавшись в ловушку и не в состоянии применить силу, обратится к хитрости, отчего станет еще опаснее.
Однажды ночью командир афинской триеры, патрулировавшей западный берег пролива, увидел спускавшуюся по течению лодку, жавшуюся поближе к берегу, чтобы ее не заметили.