Данное соответствие не является функциональным, т. к 10 рублям соответствуют как 0 так и 350, однако это соответствие имеет решение согласно абстракции машины Тюринга-Поста.
Деятельность алгоритма – предмет для осмысления физиологами, ибо эта деятельность может рассматриваться как модель физиологического представления об ассоциации. Ассоциация – то, как могут объяснить физиологи связь аргумента и значения инструкции. Математическая модель однако более выразительна. В этой модели два представления – значение и аргумент, не просто связаны в сознании – ассоциированы – а происходит преобразование одного представления в другое. Представление психологов и физиологов об ассоциации не заходит столь далеко. При этом это преобразование характеризуется наличием третьих, четвертых, n-представлений, связанных с первыми двумя. Это преобразование производится в оперативной памяти, которая по шагам (тактам) производит следующее изменение: аргумент – представление1, – …, – представление N – значение. Так, чтобы преобразовать число 3 в число 4 имеется аргумент, который двоично выглядит как 011 и значение, которое двоично выглядит как 100. Но кроме этих представлений, имеются еще вспомогательные представления 010 000 на первом и втором шаге работы алгоритма, когда соответственно стираются единицы в соответствующих разрядах. Если движение инструкции в области представлений есть движение ассоциации, то всякое движение инструкции есть движение многомерной ассоциации, когда предметом сознания является не два представления, а большее число представлений. Физиологическую основу ассоциации составляет проторение пути между различными пунктами коры полушарий мозга. Памятуя о движении алгоритмов, можно установить, что этот путь также есть ни что иное как пункты. Так путь из 3 в 4 выглядит как 011—010-000-100. Речь идет об ассоциации, содержащей 4 пункта и о связи не двух, а четырех представлений в сознании. Связь между двумя пунктами коры полушарий головного мозга есть некоторая траектория. Речь может вестись о том, что есть только одна траектория движения из одного пункта в другой. С другой стороны, речь может вестись о кратчайшем пути. С точки зрения физиологии пока неясно, как закодированы представления, а следовательно неясно, как осуществляется переход от одного к другому. Теория алгоритмов в данном случае представляется как крайне интересная модель и деятельность машины Тюринга не случайно рассматривается как модель головного мозга.
Я высказался о глаголах и существительных, теперь самое время выразить свое отношение к тому, что является фетишем философов – к суждениям. Согласно мнению очень многих философов именно суждение представляет собой проявление сознания, представляет собой конечную цель, содержание, предмет деятельности рассудка. Я говорю о том, что те, кто рассматривают сознание как имеющее предметом суждение, которые строят суждения, прибегая или не прибегая к восприятию и рассматривают это как первую, ближайшую наиболее насущную характеристику сознания заблуждаются. Я готов объединиться с бихевиористами в вопросе, что подобного рода сознание не представляет для меня никакого интереса, потому что сознанию есть чем заняться кроме суждений. Есть вещи, осознание которых более насущно, чем суждение. Часто для философов мыслить означает строить суждение – правы бихевиористы, порывая с философами, т. к. они видят предмет более насущный для сознания, чем суждения. Для физиологов это рефлекс, для бихевиористов это поведение, для меня это инструкции. Осознавая инструкции, способность строить суждения (или воспринимать их) я отодвигаю на второй план. Человек, многое определивший в развитии западной философии, Рене Декарт так смотрел на вещи: нам присущи два модуса мышления – восприятие разума (perception intellectus) и действие воли (operatio voluntatis). Приоритет он отдал восприятию, практически не уделив времени воле. Внимание, согласно Декарту, должно быть организовано таким образом, чтобы прежде всего воспринимать вещь ясно и отчетливо. Декарт признает, что мы способны действовать, относительно вещи, которую не восприняли ясно и отчетливо и связывает с этим заблуждения. Действуя таким образом мы совершаем ошибки и мы вольны заблуждаться. Эта предложенная схема есть ни что иное как рефлекс в том смысле, что представляет собой стимул и реакцию – рефлекс в самом деле есть некоторое восприятие и некоторое действие. Однако это не описание рефлекса, но описание мышления, т. к. продуктом реализации этой схемы является суждение, правильное или ошибочное. Я могу заметить, что в целом речь идет о рефлексе, но рефлексе, предполагающем некоторый продукт в смысле сознания – суждение. В схеме Декарта непонятно, как возникает суждение. Говорится о том, что воля выносит одобрение или неодобрение суждению и может заблуждаться. Таким образом остается предположить, что суждение происходит из восприятия. Воля лишь соглашается или не соглашается с результатами восприятия, которыми являются суждения, но совершенно не участвует в образовании суждения. В схеме Канта сделан шаг далее – суждение есть результат деятельности рассудка, указано на многообразие форм суждения, способность строить суждения присущи разуму apriori. Я спорю с обоими в том важном пункте, что на мой взгляд, суждение – фетиш сознания. Суждение в данном случае я рассматриваю как феномен сознания, т. е. то, что отличает философию от бихевиоризма, отрицающего сознание. Я вместе с Уотсоном готов отрицать рассудок, сознание если последние имеют своим предметом одно только суждение. Если суждение – феномен сознания, проявление сознания, то сознания не существует. В этом вопросе я расхожусь с очень многими философами, отрицая схематизм восприятие-суждение. Меня не интересует как образовывается суждение и вообще суждение я не рассматриваю как проявление сознания и если ставят вопрос так, то только присоединюсь к Уотсону.
Несомненно, что наличие суждений характеризует высокоразвитое сознание, однако для меня не является убедительным соображение, что именно высокоразвитое сознание следует сделать областью применения своих интеллектуальных сил. Вполне можно игнорировать это сознание или же быть причастным ему вовсе не на пределе своих сил. Думаю, что так веду себя не я один, а многие. Многие строят суждения, но далеко не все связывают свои надежды с их истинностью. Несомненно, что человек это не животное, производящее суждения так, что в том, что ему кажется истинным он не может усомниться, хотя некоторые фанатики напоминают таких животных. Полагаю, что можно встретить людей, кроме меня, которых можно убедить в том, что этот сахар не бел, солнце не является причиной дневного света и пр. Я во всяком случае готов быть убежденным в этом и софисты никогда не вызывали во мне сократического раздражения. Я не связываю своих надежд на счастье с суждениями. У меня они есть, но я не очень-то дорожу ими. Я готов признать, что это ценные предметы, но отнюдь не драгоценности, с которыми следует обращаться с предельной философской тщательностью. Если софист пытается убедить меня в том, что ценность того или иного моего суждения не абсолютна, то он имеет чрезвычайно искаженное представление о моем отношении к суждению. Ему кажется, что я дорожу ими более, чем это есть на самом деле. Будь все как я, софистика навряд ли могла зародиться, ибо она зародилась в среде тех, суждения которых подкреплены большой верой, которой во мне мало. Моя вера, мои силы отданы инструкциям, которые представляют собой особый философский предмет, на котором очень многие не могут сосредоточиться погрязнув в высокоразвитом сознании, в сутолоке суждений, ценность которых спекулятивно завышена, чему послужили многие философы, сделав суждения своим первым предметом. Я убежден, что для дикаря суждения не первые предметы, а я хочу остаться немного дикарем. Я убежден также в том, что первые предметы для дикаря инструкции. Небольшой парадокс состоит в том, что это также суждение. Я был бы искренне обрадован, если кто-нибудь взялся бы в этом месте со мной спорить, но не банально, т. е. оспаривая содержание моего суждения, а скорее альтруистически – просто из-за раздражения, которое вызывает в нем всякое суждение. Этот полудикарь, раздраженный суждениями вообще – вот кто мог бы составить мне прекрасную компанию. Поэтому думаю, что в отличие от Сократа, я легко ужился бы с софистами и, честно говоря, искренне симпатизирую им по тому общему соображению, что вижу в суждении признаки высокоразвитой интеллектуальной личности, но отношусь к этому развитию скорей как к игре и свободе. Суждения интеллектуальны и прекрасны, но мне кажется, что с суждениями мы заходим слишком далеко. Они не столь уж насущны, как некоторым кажется, во всяком случае это далеко не первые предметы для сознания. Нет доказательства тому, что они последний и высший его предмет, просто они в моде. Возможно, это самое эффектное из украшений жизнедеятельности, во мне же живет дикарь у которого они вызывают раздражение и который во всем сомневается. Если бы этот дикарь выбирал себе кутюрье, то, возможно, выбрал бы Протагора, а не Сократа.