— Два билета в партере, прошу вас!
— За мой счет! — вмешался ланд-майор.
— За мой! — подскочил живчик Тацит. — Кошечка, запиши на Низы!
Итог подвел мюнцмайстер, пыхтя от усердия:
— За счет города. Неле, ласточка, запиши на казну. Запрос пришлешь завтра, в ратушу.
— Не надо в партере! Я не хочу в партере! — из-за спин кричал гордый Янош, отказываясь жировать за счет казны. — Мне на галерке! Подальше…
Просьбу упрямца пришлось удовлетворить.
Пожалуй, никто бы не поверил, надень Мускулюс мантию черного бархата, выйди на арену вместо шпрехшталмейстера и объяви в рупор:
— Дамы и господа! Ваше представление интересует меня в последнюю очередь…
Но это было чистой правдой. Сидя во втором ряду партера, он скучал, разглядывая длинноруких гномов-жонглеров, мечущих под купол гроздья шипастых булав и заточенные по кромке кольца. Зевал под остроты коверных глумотворцев. Едва не заснул под взглядом василиска-бельмача. Замученная рептилия пялилась на публику, рождая взрывы ужаса, «подсадке» в проходе сделалось дурно, шуты-буффоны каменели и лопались мыльными пузырями, — а колдун искренне сочувствовал твари, чей взор давно угас от стычки с себе подобным. Музыкальный эксцентрик, в прошлом — избяной шишок-погорелец, исполнял похоронные марши. На гребешках, на липовых балясах, на волыне, иначе кабретте, с мехом из шкуры блуждающей химериссы. Народ радостно подпевал, Мускулюс же страдал зевотой, рискуя вывихнуть челюсть.
Один раз он привстал и высмотрел Яноша на галерке западных трибун. Парень кричал вместе с детьми и хлопал в ладоши. Парню было весело. Счастливый человек… Колдун подумал, что он сам в отрочестве был совсем иным существом: серьезным, обязательным, предпочитавшим зубрежку любым забавам. Приют, позже — суровый волхв Грозната, еще позже — Просперо Кольраун… Наверное, поэтому беспутный Янош вызывал у малефика скрытую симпатию.
Тролли-эквилибристы с тарелями.
Доппельгангеры-антиподы.
Иллюзион «Сансара».
Он еле дождался антракта. Интерес, приведший его в цирк, крылся во втором отделении, между феей с бородой и бойцами на першах. Выйдя в холл, малефик поначалу решил отыскать Яноша и купить парню медовых пряников с брусникой. Но гордец явно прятался от благодетеля, не желая быть обязанным сверх меры. Редкий случай: гордыня у бродяги. Хоть в музее выставляй, для обозрения зевак…
— Возьмите леденчиков, сударь!
— Не надо. Дайте лучше соленых орешков.
Остаток антракта малефик коротал, разглядывая акварели на полотняных стенах холла. Копьеглотатель Герш Тулуп, вольтижер Меровей-сын, престидижитатор Хильперик Ловкач, Адельгейда и Ги Цюльпихи, воздушные атлеты… Дольше всего Мускулюс задержался у лилипутки Зизи, «лихой Гуттаперчинки», как было написано под акварелью.
Зизи изображалась в желто-черном трико, напоминая добрую осу.
Вскоре ударил колокол, и народ повалил обратно в зал. Доедая орешки, Мускулюс прошел на свое место, готовый скучать до победного конца. Но в жизни всегда есть место неожиданностям: реприза коверных была нарушена галопом китовраса Грини. Клоуны брызнули в стороны, лая по-собачьи, а китоврас дернул по кругу, хохоча и распевая басом неприличные арии. На спине Грини — фактически на человеческойего спине, — стоя обеими ногами на лошадином крупе и вцепившись в маленькие рожки, делавшие китовраса пригодным для «Цирка Уродов», трепыхалась лилипутка. Ее гибкое тело выписывало сумасшедшие кренделя. Когда Гриня бил задом, малышку подбрасывало в воздух. Временами начинался «лангский кубарь»: Зизи оказывалась задом наперед, лицом к хвосту китовраса, выпуская спасительные рожки, и лишь умопомрачительная подвижность спасала лилипутку от гибели.
Трибуны взорвались аплодисментами.
Никто из публики не успел понять, что номер — смертелен.
«Да он пьян!» — догадался колдун. Взрослые китоврасы были взбалмошны и непоследовательны, как дети, но их верность дружбе вошла в пословицу. Трезвый, Гриня ни за что не подверг бы напарницу такому риску. Но во хмелю китоврасов охватывала молодецкая удаль, опасная сама по себе, а у этих могучих созданий — вдесятеро. Хорошо еще, что галопирующему певцу не пришло в его буйную голову схватить лилипутку руками: изогнувшись, Гриня вполне мог совершить этот подвиг на всем скаку. Опилки летели градом, отважный берейтор щелкал бичом, тщетно пытаясь вернуть ясность помраченному рассудку китовраса. Шуты делали хорошую мину при плохой игре, корча рожи и кривляясь, но мало-помалу становилось ясно: долго малышке не продержаться. Оса ужалила жеребца, цепляясь со всех лапок. Жеребец понес. Время жизни черно-желтой бестии на исходе.
Еще одна полоска, обернутая вокруг арены. Ну десяток.
Все.
— Гриня, хватит… славный, хороший Гри… — чудом расслышал колдун, когда китоврас пролетал мимо.
На южной трибуне истошно закричал ребенок.
Его крик треснул, разлетелся сотней острых осколков. Раня, вспарывая, отворяя жилы толпы. Через секунду кричали все. Люди вскакивали, женщины кидались в проходы, пытаясь спастись от беды, угрожавшей отнюдь не им; мужчины требовали прекратить, плохо понимая, от кого они это требуют. Рыдали дети, заражаясь паникой. По боковому спуску вниз проталкивался ланд-майор Намюр, стараясь поскорее достичь арены. Неизвестно, что планировал делать бравый ландверьер: вряд ли бы Гриня внял начальственному окрику… Мускулюс припоздал: собирая ману в кулак, он не знал, как лучше сковать лихача, чтобы наездница не пострадала. Даже полный маг не сумел бы навскидку угомонить возбужденного китовраса без последствий. Завалить? — сколько угодно. Сглазить, испортить, завязать узлом путовый сустав? — разумеется. К сожалению, малефик чудесно представлял, чем это может кончиться для Зизи.
А в мгновение ока протрезвить пьяницу до хрустального звона, и не просто пьяницу, а хлебнувшего лишку китовраса… В юности Мускулюс учил наизусть «Сказание о Третьей Попытке». И хорошо помнил, чем закончился аналогичный опыт Вечного Странника, который не нам, смертным, чета.
Из второго ряда Андреа чудесно видел, как пожилой униформист отшвырнул берейтора, выхватив бич-шамбарьер. Манежный бич в его руках щелкнул — щелкнул? взорвался! — с оглушительной резкостью, прямо перед налитыми кровью глазами китовраса. Гриня резко свернул к центру арены, сорвав музыкантам, поддержавшим его пение всем квартетом, блистательное «prestissimo», — но униформист метнул шамбарьер пьянице в лицо, одновременно хватая лилипутку под коленки.
— Alles!
Поддержав толчок, он с места отправил Зизи в двойное сальто. Впрочем, выяснить, где и как закончится приземление крошки, ему не дали: Гриня с хохотом встал на дыбы, молотя копытами наугад. Сейчас колдун мог без помех уложить китовраса в опилки. Только вмешательства Высокой Науки не понадобилось: униформист нырнул под убийственные копыта и взлетел на спину китоврасу.
Служащий оказался тяжеловат. Гриня аж крякнул, присев на задние ноги.
— Сайд тугьен! Харк ыбла м'ахмеза!
Ругался униформист по-тугрийски: эти кочевники испокон слыли виртуозами брани. Гоня китовраса круг за кругом, он не переставал охаживать Гриню кулаком по затылку. А едва проклятый пьяница изгибался, пытаясь отбиваться от всадника руками, дядька умело тыкал растопыренными пальцами в плечевой сустав. Мускулюс впервые видел такой удар. Судя по Грине, шутка получалась болезненной — могучие лапы китовраса повисали плетьми, не дотянувшись до униформиста. Петь «скакун» бросил, вопя благим матом. Идиот-свирельщик зачем-то — наверное, ошалев с перепугу — взбил пеной «Танец гадких утят», квартет подхватил сбивчивый ритм, и в бурном море публики, маслом на волны, пролился смех. Поначалу слабый, робкий, потерянный в нервном гаме, смех рос, ширился, креп исполином, подчиняя и успокаивая.