— Егор, — осторожно прервал я юного сыщика, — но ведь в технике она полная блондинка.
— Кто тебе сказал, что она сама там копалась? — Насмешливо фыркнула бабушка, — следователь уже проверил рабочих, что с утра ямы копали, и выяснил, что один из них бывший зек. А сидел за угон машин и продажу их запчастями. Вот он с закрытыми глазами что хочешь отвинтит.
Я открыл рот, спросить… но в дверях скрипнул ключ и на веранду вошла злая и растрепанная Инга, в наручниках, неестественно смотревшихся на ее ухоженных ручках с длиннющими ногтями. Следом топали оперативники, привозившие меня утром в отделение и тот самый следователь.
— Пожалуй, мне пора ставить на служебные файлы новый пароль, — буднично сказал он, направляясь к креслу, — и можете уже выключать мобильник, Варвара Александровна. Гражданин Дмитрий Сорокин, вы подозреваетесь в преступном сговоре с гражданкой Ингой Сорокиной, и её бывшим сожителем Михаилом Морозовым…
Он скучным голосом перечислял, что они натворили и на что имеют право, а я представлял себе состоянии Ромки, когда он узнает эту новость, и в душе становилось все паршивее. Только на днях, забежав ко мне в кабинет выпить чашку кофе, друг мечтательно объявил, что для осуществления всех его мечтаний не хватает только рождения наследника. Да женитьбы брата на хорошей девушке, всё остальное в шоколаде. А теперь…
Я горько вздохнул и вспомнил, что забыл выяснить еще одну важную вещь, откуда в мобильнике у хоббита номер телефона моего следователя?
— Так людей же не хватает… летом работы всегда много, — неожиданно смутился следователь, услышав мой вопрос, — а тут почти рядом этот клуб организовался. Вот и возникла идея… как направить их бурную деятельность в полезное русло.
ШАУРМА
— Будь проклята ваша шаурма, и вы все вместе с нею, паразиты жадные! — Матерился про себя Костик, нетерпеливо посматривая на медлительную даму за столиком регистратора.
С исполненным уверенности в собственной значимости лицом администраторша неторопливо и элегантно сделала запись, проверила путевку, отсчитала талоны. Костик едва зубами не заскрипел, когда она начала все это аккуратно укладывать в прозрачную папку.
В животе бурлила и бродила беспокойная шаурма. Вот ведь зарекался же он покупать заманчиво пахнущие мясные стружки, завернутые в тонкую лепешку, и снова не сдержался. Решив, что тут, в небольшом приморском городке, торговцам невыгодно обманывать клиентов, второй раз никто не попадется, а новичков не так–то много.
Живот снова свело острой болью, и он уже почти решился наплевать на всё и ринуться на поиски туалета, когда дама, наконец, положила перед ним папку и ключи.
— Триста тринадцатая комната, третий этаж, налево, ужин в семь… — растянув в деланной улыбке крашеные губы, еще продолжала что–то говорить копуша, а Костя уже мчался к приветливо распахнутым створкам лифта, куда входило двое парней.
Успел, нажал на третью кнопку, сцепив зубы, добежал до триста тринадцатой двери и с нехорошим предчувствием обнаружил, что она распахнута настежь.
Ну, так и есть, посреди комнаты ведро с грязной водой и швабра, из совмещенного санузла торчит чья–то задница в зеленом халате.
— Девушка, можно воспользоваться туалетом? — бросив сумку на кровать, проскрипел Костик, стараясь быть вежливым.
— Уборка, не видите, что ли! — Раздраженно рявкнула горничная, но потом, видимо, вспомнив, что в наше время за грубость можно и работы лишиться, так же раздраженно добавила — напротив открыто, только ничего не трогай!
— А оно мне нужно?! — Уже убегая, оскорбился Костик.
Влетев в указанный номер, со скоростью ракеты заскочил в тесную ванную и облегченно вздохнул, успел.
Проклятая шаурма!
Желудок время от времени сводило приступами и наученный жизнью мужчина даже не пытался покинуть ставшее ему почти родным помещение. Как бы не так! Знаем, проходили. Едва до коридора доберешься — и снова беги назад.
— Ты тут? — спросил за дверью мужской голос.
— Угу, — тихонько простонал Костик, поражаясь нелогичности вопроса.
Его мама тоже любит спрашивать, ты уже пришел? Ну, ответил он один раз, что еще в лифте едет, и получил проповедь часа на полтора. О грубости. Теперь никогда не спорит, если возле закрытого окошка киоска, где он томится в одиночестве, кто–нибудь интересуется — вы последний?