Каждый день нам что-нибудь дарит и нас чему-нибудь учит. При всей банальности — для меня это открытие. Жизнь — велика и всеобъемлюща. Иногда испытываешь восторг и воодушевление, кажется, что так будет всегда, но потом снова — уныние и словно утыкаешься лицом в серую стену.
ОТЕЦ
В пять часов утра Погодин проснулся от далекого голоса жены, окликавшего его по имени: «Вася, Вася!» Он спал на диване в кабинете — так условно называлась одна из двух комнат их квартиры, где были шкафы с книгами и стоял компьютер. Погодин открыл глаза и, не вставая, прямо с дивана открыл дверь которая была совсем близко.
— Чего тебе? — крикнул он через коридор.
По шуму воды он слышал, что жена в ванной. На улице было совершенно темно и он старался сообразить, который час.
— Я тебя не слышу! Иди сюда, у меня, кажется, началось! — снова позвала жена, на короткое время выключая воду.
Сразу поняв, что именно началось и испугавшись этого, Погодин встал и споткнувшись о развешенное в комнате на проволочной вешалке белье, пошел к жене. В одной короткой ночной рубашке Даша стояла в открытой душевой кабине.
На правой ноге у нее было что-то влажное, и еще немного склизкой жидкости с розоватыми прожилками протекло вниз, на белую пластмассу кабины.
— Ты не знаешь, что это? Проснулась и вот… Может уже? — спросила жена жалобно и отрывисто.
Она была беременна первым ребенком на тридцать девятой неделе, и роды ей назначили только через десять дней, в конце сентября. Жена читала толстые правильные книги о материнстве и со свойственной ей последовательностью и доверием ко всему написанному на бумаге ждала дальних предвестников родов:
ложных схваток, потом схваток настоящих, но редких, набухания молочных желез и других. К тому, что роды начнутся вдруг, безо всякой подготовки и совершенно не по описанным правилам, она готова не была и теперь растерялась, не понимая что течет у нее по ногам.
Погодин тоже не ожидал, что это будет так скоро, и думал о ребенке, как о чем-то далеком, довольно абстрактном. Ему не верилось, что он все эти месяцы находился рядом: у жены в животе и казалось, что ребенок появится откуда-то извне. Откуда именно он не задумывался, главное, что это произойдет потом.
Даже когда ребенок толкался, часто с большим неудовольствием и даже раздражением, и жена ойкала, Погодину и тогда трудно было представить, что его сын находится так близко — всего под слоем кожи. И лишь порой, когда под ладонью, если долго держать ее на женином животе, обрисовывалось твердое и упрямое нечто: голова, спина или плечо, — Погодин понимал, что ребенок все же там и в этом упрямом толкании уже проявляется его, ребенка, собственная независимая от них с женой воля.
— Может, что-то плохо? Я боюсь! Как ты думаешь, что?.. Ведь не должно еще — рано! А? — сказала жена, испуганно протягивая к нему руку.
Погодин взял ее за ладонь и ободряюще ее слегка пожал. Ему хотелось обнять жену, но он не мог, опасаясь ее заразить. У него был неизвестно откуда свалившаяся простуда, именно поэтому он спал в кабинете на неудобном диване, а не в комнате.
— Схватки уже начались? — спросил Погодин.
— Не спрашивай. Откуда я знаю? — жена наклонила вперед шею и жалобно посмотрела на себя так, будто никогда не видела себя раньше: тоненькие ноги и перекошенный, обтянутый рубашкой выпуклый живот были словно не ее, а какими-то чужими.
— Как не знаешь? А кто должен знать? — поразился Погодин.
— Может и начались, у меня болит вот тут! — Даша неопределенно показала рукой на весь живот и стала рассказывать, как сегодня проснулась от ноющей боли, и у нее стало что-то подтекать.
Боль не была сильной, и жена вначале не хотела просыпаться, потом звала его, но он не слышал.
Даша говорила, глотая слова, несвязно, и многого Погодин не понимал только молча жалел ее, как вдруг под конец жена сказала решительно и деловито:
— Принеси книжку, ты знаешь какую! Принеси же!
Эти внезапные, всегда неожиданные переходы от мягкости и беспомощности к упрямству, властности и даже к деспотизму, были вполне в духе Даши, и Погодин к ним привык. Первое время он с ними боролся, переживал их, пытался найти какую-то закономерность, но так и не обнаружив ее, раз и навсегда отгородился простой, надежной и успокаивающей мыслью: «Она же женщина… У них вечно эти капризы и фокусы. Значит, так надо, и не буду больше об этом думать, портить себе нервы.»
Сквозь затуманенное невысыпанием создание Погодин понимал все словно через пелену. Волнения и беспокойства не было, и он действовал автоматически воспринимая лишь верхушки происходящих событий. Розоватое пятно на дне душевой кабины ему не нравилось, не нравилось и то, что жена командует им, но он понимал, что сейчас не время для споров. Он пошел в комнату, взял книгу по материнству, написанную двумя учеными немцами, перед именем каждого из которых на обложке стояло чванное «профессор, доктор медицины», пролистал ее и раздражаясь тому, как бестолково она составлена, довольно скоро нашел нужную таблицу.
«Ранние предвестники родов: появление крови, выделение слизи с прожилками крови. Может произойти за несколько дней до появления других предвестников или не произойти до начала схваток,» — прочитал он и пошел в ванную повторять это жене.
Он думал, что Даша нетерпеливо ждет его, но она о нем почти забыла, как и забыла о том, что ей нужна была книга. Она включила на полный напор душ и энергично, с решительным лицом и закушенной губой смывала розоватые следы с ноги и днища. Это напомнило Погодину, что так же она вытирает стол после еды и моет полы — трет их с такой неожиданной силой, словно глубоко их ненавидит.
Даша всегда была крайне, почти до утомительного чистоплотна. Два раза в день она купалась, раз в день — мыла голову, часто меняла полотенца и постельное белье — и потому квартира вечно было завешана сырыми выстиранными вещами, а в кабинете даже ночью стоял запах сырости.
По тому, как она водила душем и терла мылом и мочалкой ногу, словно стремясь стереть с нее заодно и кожу, Погодин решил, что жена не контролирует себя. Опасаясь, что она повредит сейчас мытьем ребенку, он не задумываясь схватился за душ.
— Сейчас нельзя, выключи!
— Отпусти… нет… буду! Лучше знаю… отстань! — пыхтела жена.
Теперь они оба держались за душ и с силой тянули его каждый к себе брызгая струей. Жена перетягивала яростнее, с закушенной губой, Погодин же осторожно, но решительно, следя одновременно, чтобы жена не потеряла равновесие и не упала в скользской кабине. Он был намного сильнее и чувствовал, что берет верх, но, спохватившись, что борется, почти дерется с нервничающей беременной женщиной, уступил, смутился и отпустил душ.
Погодин ожидал, что сейчас снова начнутся упреки и слезы, но жена притихла и успокоилась почти мгновенно, не в первый раз удивив его резким переходом от одного состояния к другому.
— Это я, между прочим, рожаю! — сказала она уже совершенно мирно.
Убедившись, что розовые капли снова натекают и остановить их нельзя, Даша наконец сдалась. Она выключила воду, и в ванной повисла внезапная тишина.
Нарушая эту тишину, Погодин стал пересказывать, что прочитал в книге, но Даше уже было неинтересно: безошибочный женский инстинкт успел подсказать ей, что происходит, и книга о материнстве вновь стала не нужна. «В самом деле, откуда этим двум немцам, никогда самим не рожавшим и даже не способным этого сделать знать, как это бывает у женщины? С чужих слов? Но что такое чужие слова как не отражение существующих в мире понятий?» — думал Погодин.
Пока он, охотно переходя в привычную, оторванную от жизни стихию абстракций, размышлял над мудростью природы, жена все еще оставаясь в душевой кабине, ухитрилась за шнур притянуть к себе телефон и позвонила своей тетке худой и нервной женщине, чьему практическому уму она всегда доверяла. Несмотря на ранний час, тетка сняла после второго гудка, все поняла с полуслова и уже мгновение спустя в трубке звучал ее энергичный и напористый голос.