Пароход пропал со всем экипажем. Последним известием о «Стратфорде» стало сообщение моряков с норвежского барка, которые осенью 1926 года видели корабль, похожий по описанию на «Стратфорд». Неизвестное судно попало в адский шторм и скрылось из виду под пеленой дождя. Шлюпка с надписью «Стратфорд», покореженный спасательный буй, палубные доски и часть обшивки были обнаружены неподалеку от места трагедии несколько дней спустя. Эти факты, помноженные на длительное молчание, казалось, не оставляли никаких сомнений: судно постигла трагическая судьба. Неожиданным подтверждением участи экипажа послужила странная обрывочная радиограмма, которая лишь укрепила уверенность в печальном конце «Стратфорда». Я расскажу о ней позднее.
Отличительной чертой злополучного путешествия стал ореол секретности, который плотно окружал «Стратфорд» и вызывал со всех сторон многочисленные комментарии любопытных. Таинственность всегда являлась визитной карточкой профессора Маракота. Он славился прохладным отношением к репортерам и стойким недоверием к прессе. Но на этот раз профессор переплюнул самого себя. Его стремление спрятать от посторонних глаз приготовления к экспедиции перешло все пределы разумного. Ни капля информации не просочилась в газеты, ни один из журналистов не ступил на палубу за время стоянки корабля в доке Альберта. По слухам, ходившим за границей, «Стратфорд» отличался новой необычной конструкцией, которая позволяла ему исследовать морские глубины. Слухи нашли частичное подтверждение в заявлении представителя судостроительной фирмы «Хантер и компания» из Западного Хартлпула, где корабль был построен. В заявлении говорилось, что днище судна может полностью отсоединяться. Информация вызвала настоящий ажиотаж среди клерков страховой компании «Ллойд», которых с большим трудом удалось успокоить. Вскоре о необычном корабле забыли. Но важность перечисленного вновь стала очевидной: с некоторых пор внимание публики опять привлечено к судьбе пропавшего парохода.
Начнем с самого начала, с первых дней экспедиции «Стратфорда». Четыре документа дают представление о событиях. Первый: письмо мистера Сайруса Хедли, отправленное из столицы Канарских островов. Мистер Хедли писал своему другу сэру Джеймсу Талботу в Оксфордский Тринити-колледж. Насколько нам известно, после того, как «Стратфорд» покинул устье Темзы, он причалил к берегу единственный раз.
Второй документ: странная радиограмма, на которую я уже ссылался. Третий – та часть судового дневника «Арабеллы Ноулз», где говорится о стеклянном шаре. Четвертый, и последний, – удивительное содержимое шара. Либо это мистификация, либо сенсация, которая открывает новую главу в истории человеческих достижений, и их важность и значение трудно переоценить.
Сделав эти оговорки, я привожу письмо мистера Хедли, любезно переданное в мое распоряжение сэром Джеймсом Талботом и до сего времени еще не опубликованное. Письмо датировано 1 октября 1926 года.
«Дорогой Талбот,
я пишу из Санта-Крус-де-Тенерифе, где мы остановились на несколько дней отдохнуть и набраться сил. За время путешествия я довольно близко сошелся с Биллом Сканлэном, который на нашей посудине исполняет обязанности главного механика. Билл мой земляк, веселый и общительный нрав делает его идеальным компаньоном, рядом с которым легче переносятся тяготы походной жизни. Тем не менее, сегодня утром я остался в полном одиночестве. Билл заявил, что у него свидание, как он выразился, «с очередной юбкой». Речь Билла звучит именно так, как, по мнению англичан, должна звучать речь американца. В отличие от меня, он был бы воспринят в обществе как «чистокровный американец». Думаю, что мои друзья англичане никогда бы не догадались, что я янки, если б я не изображал старательно акцент и не вставлял в разговор разного рода словечки. Но с тобой у меня совершенно другие отношения. Позволь заверить, что в этом образце эпистолярного жанра ты найдешь лишь правильный академический язык.
Ты встречал Маракота и знаешь, какой это сухарь. Я уже рассказывал, почему старик остановил свой выбор на мне: он навел справки у Соммервиля из Зоологического института. Соммервиль познакомил Маракота с моим эссе об океанских крабах, которое удостоилось академической награды. Это сыграло главную роль. Конечно, замечательно принять участие в столь увлекательной экспедиции, но я бы предпочел иметь дело с кем-то более жизнерадостным, чем с этой ходячей мумией Маракотом. Старик совершенно равнодушен к обычным человеческим увлечениям. Только наука вызывает у него живейший интерес. “Крепкий орешек, самый крепкий из всех, кого я знаю”, – говорит о нем Билл Сканлэн с оттенком восхищения. Подобную преданность делу Билл находит поразительной. Помнишь, как ты смеялся, когда услышал мой рассказ о знакомстве с профессором Маракотом. Я спросил его, что следует прочитать, чтобы лучше подготовиться к плаванию. На что он ответил, что для серьезного изучения океанских глубин необходимо тщательно проработать все его труды, а в качестве легкого чтива рекомендовал перечитать Геккеля.
Сегодня, спустя полгода со дня нашего знакомства, я знаю Маракота ненамного лучше, чем в тот день, когда увидел его впервые, в маленьком кабинете с видом на Оксфорд-Хэй. Профессор все время молчит, а его худощавое суровое лицо, лицо Савонаролы или, скорей, Торквемады, никогда не озаряется улыбкой. Длинный тонкий, выдающийся вперед нос; маленькие серые сверкающие, близко посаженные глазки под нависшими клочковатыми бровями; тонкие, всегда плотно сжатые губы; провалившиеся от постоянного умственного напряжения и суровой жизни щеки – ничто в его внешности не располагает к сближению. Он постоянно витает где-то в недостижимых вершинах, вне пределов, доступных пониманию обычного смертного. Временами мне кажется, что профессор не вполне нормален. Например, этот его диковинный аппарат… Но обо всем по порядку, чтобы ты смог разобраться.
Начну сначала. «Стратфорд» – прекрасный небольшой корабль, идеально приспособленный для выполнения поставленной задачи. Широкое, с просторной палубой, водоизмещением в тысячу двести тонн судно оснащено всевозможными приспособлениями для замера глубины, тралами, драгой и сетями. Мощные паровые лебедки, а также разнообразные механизмы, некоторые знакомые, а некоторые совершенно неизвестные, дополняют общую картину. Под палубой расположена превосходно оборудованная лаборатория для особых исследований. Еще до начала экспедиции «Стратфорд» заработал репутацию корабля-загадки. Вскоре я убедился в том, что данная характеристика вполне заслуженна. Сначала наши действия были довольно однообразными. Сперва корабль направился в Северное море. Мы даже пару раз забросили трал в воду. Но так как средняя глубина в этих местах не превышает шестидесяти футов, а корабельное оборудование приспособлено для работы на больших глубинах, данная операция оказалась не более чем потерей времени. Наш улов представлял собой знакомый набор: акула, несколько кальмаров, медузы и мелкая живность, которой богато илистое дно. Затем мы обогнули Шотландию, Фарерские острова и направились на юг. Однажды, безлунной ночью, мы чуть было не сели на мель, но, к счастью, все обошлось. Не считая этого эпизода, путешествие не баловало нас событиями.
В течение первых недель я пытался сдружиться с профессором Маракотом, но это оказалось нелегкой задачей. Во-первых, профессор самый рассеянный человек из всех, кого я встречал. Он все время погружен в свои мысли. Помнишь, как он пытался всучить пенни мальчику-лифтеру? Маракоту тогда показалось, что он садится в такси. Полдня профессор проводит в раздумьях и, кажется, совсем не замечает, где он и что вокруг него происходит. Во-вторых, Маракот чрезвычайно скрытен. Он сутками просиживает над бумагами и картами, но стоит только мне появиться в каюте, как профессор сгребает бумаги в сторону. Уверен, что этот человек вынашивает секретные планы, но предпочитает до времени хранить их при себе. Билл Сканлэн полностью разделяет мое мнение о профессоре.
– Скажите, мистер Хедли, – однажды вечером обратился ко мне Билл. Я в тот момент находился в лаборатории, изучал образцы океанической флоры. – Как вы думаете, что у этого человека в голове? Что, вы полагаете, он замыслил?
– Полагаю, – ответил я, – что нам предстоит заниматься тем, чем до нас занимался «Челленджер» и десятки других исследовательских судов. Мы добавим несколько новых видов к бесконечному списку глубоководных океанских существ и нанесем пару штрихов на карты морского дна.