Какова же, оказывается, сила любви и рыцарского достоинства! Вынес же Отиа те муки, ни разу не застонав и не попросив пощады.
Но, может быть, Отиа духом был тверд, но обладал бесчувственной плотью? Если бы это было не так, что принудило бы его там, в горах, сидеть на солнцепеке, смазав медом искалеченную руку, точно так же бесчисленные пчелы безжалостно облепили его, кусали и щекотали, как сейчас терзают они неудачливых кохтаставских заговорщиков. Отиа лежал и терпел, и на глазах у него никто не видел ни одной слезы.
У невежественного крестьянина Отиа не было ни возвышенной цели, ни сознания долга, ради которых он терпел адские муки, для Цотнэ же цель Кохтаставского заговора была беспредельно высока и чиста, долг благороден, долг перед народом и Грузией!
От боли Цотнэ грызет себе губы. Кровь течет из искусанных губ, а он даже не в силах сплюнуть эту кровь.
— Муциус Сцевола! — вспомнил он вдруг восклицания пастыря Ивлиана, и перед его взором мгновенно предстал самоотверженный юноша с рукой, протянутой вперед для сожжения.
«Он вытерпел огонь, как же я не могу вытерпеть мух! — думает Цотнэ и извивается от боли. — Ведь ради родины и любви к народу человек выдерживает любую боль. А кто любит родину и свой народ больше Цотнэ!»
Чего только не бывало с Цотнэ, сколько раз он был ранен, но такой горечи и такого отчаяния он нигде и никогда не испытывал... Но, видно, и у боли есть какой-то высший предел, после которого все безразлично, и человек становится как бы бесчувственным. Голова раскалывается, и Цотнэ уже не способен думать. Полуденное солнце жмет прямо на затылок, одурманивает распухшую, отяжелевшую голову. Так жарко, что если бы положить на солнце яйцо, наверное, испеклось бы. Цотнэ уже не знает, что мучительнее, укусы пчел или солнце.
Все тело раскалено, пламенеет, пылает, горит в огне, и, Цотнэ кажется, что местами у него лопается кожа. Глаза вылезают из глазниц. Постепенно ко всем мукам добавляется неутолимая, иссушающая жажда. Рот высох, пересыхает и горло, уже нет ни пота, ни слез, чтобы окропить растрескавшиеся губы.
Еще немного, и треснет черепная коробка, или мясо само возгорится огнем, и человек живьем сгорит в своем же пламени. Надежда на то, ч+о, может быть, не выдержит сердце. Одурманенный Цотнэ чувствует, что последние силы его на исходе.
Он открывает глаза, но ничего не видит отчетливо, все погружено в какую-то муть. Он ничего и не слышит— ни мычания и стонов обезумевших заговорщиков, ни гудения ос. Может, все князья уже умерли? И не удивительно. Они же раньше Цотнэ начали испытывать страшные мучения, а сколько может вынести человек?
Христос пророчески знал, что умрет распятым и испустит дух в страшных мучениях. Он твердо был уверен, что своими муками спасет человечество. И вот человек с такой верой, богочеловек, и тот не вынес мучений. Под конец у него все же вырвались слова упрека: «Господи, почему ты покинул меня!» Неужели же у Цотнэ найдутся силы, чтобы до конца вынести все мучения и не взмолиться о помощи? Но зачем и кого молить о помощи? Его ведь никто не хватал и не приводил сюда. Его никто не сажал на солнцепек и не обмазывал медом. Он может в любую минуту встать и уйти, свободно, как и пришел.
Горестно искривилось лицо Цотнэ. Эта гримаса была, наверное, последним выражением живых человеческих чувств, ненависти и любви, жалости к самому себе, насмешки над забитой и побежденной, но затаившейся где-то в далеких уголках мозга человеческой слабостью.
Последняя капля силы утекает, истончившаяся нить распадается, боль и жажда уже неощутимы, настают тишина и блаженный покой. Теплая волна успокоения заливает все тело, слышится какой-то приятный шелест, и у Цотнэ находится еще мгновение сообразить, что это шелестят крылья орла.
Орел летит к Цотнэ, хлопая крыльями, как летал он к Амирану, чтобы клевать внутренности героя.
Сколько раз в детских сновидениях, в грезах прилетал к Цотнэ этот орел! Тогда Цотнэ не знал, через какие муки надо пройти, чтобы орел прилетел и наяву, после каких жесточайших мук может охватить его та нега, то блаженство, которое сейчас охватывает его душу и плоть.
Удивительно, что в годы возмужания, в годы зрелости к Цотнэ не являлись эти детские сновидения. Он сражался, путешествовал, истекал кровью на поле боя, убивал сам, совершал, быть может, героические поступки, да и, кроме него, мало ли раненых героев валялось вокруг во время жестоких сечь, и когда утихали они в отдалении, но ни один воин не удостоился за все время того, чтобы прилетел к нему Амиранов орел.