Когда людская толпа укатилась вдаль, Павлиа вздохнул с облегчением. Он обернулся к Цаго и что-то хотел сказать ей, но она как завороженная смотрела вдаль, где все уже было застлано пылью.
В это время Павлиа оказался в объятиях брата Мамуки. С закрытыми глазами, по силе и крепости, узнал бы Павлиа объятия златокузнеца.
Кузнец поднял грузного калеку и, как ребенка, понес к мастерской, отворил ставню, постучал в окно. Дверь растворилась и вновь закрылась. Вскоре Мамука снова вышел на улицу, на этот раз за Цаго. Голос брата заставил ее очнуться от наваждения. Нехотя пошла она с улицы в мастерскую. За ней закрылась дверь, закрылись и ставни.
Люди хлынули за царской свитой, и крыши опустели. Один Ваче остался стоять на плоской кровле. Он задумался, куда ему теперь идти, и неизвестно, что надумал бы, но тут на улице раздался конский топот. Скакал тот самый незнакомый рыцарь, который несколько минут назад загляделся на Цаго.
Незнакомец осадил коня как раз у того места, где стоял осел Павлиа, спешился, привязал коня рядом с ослом. Пеший он показался Ваче еще статнее, чем на коне. Незнакомец решительно постучал в дверь мастерской кузнеца Мамуки.
Цаго, войдя в мастерскую, не стала ни умываться, ни причесываться. Брат хотел расспросить ее о матери, о родне, но не успел раскрыть рта. Цаго первым делом, не дав никому опомниться от встречи, положила перед братом раскрытую книгу Торели. Мамука понимал толк в искусстве, поэтому разговоры о родных и знакомых сразу отошли в сторону. Кузнец, все более поражаясь, медленно перелистывал книгу.
— Какое прекрасное художество! Чья это книга и кто мог ее так удивительно разрисовать?
— Книга моя. Чья же еще она может быть. А разрисовал ее наш Ваче.
— Ваче Грдзелидзе?
— Да, сирота Грдзелидзе, ученик знаменитого Икалтоели.
— Не напрасно хвалил мне Деметре этого сироту, но все же такого я не предполагал.
— Правда, хорошо? Правда, тебе нравится, Мамука?
— Нравится… Да этой работе нет цены!
— Ну вот, если так, то обложи мне эту книгу кованым золотом. А когда ты меня представишь ко двору, я преподнесу ее царице Русудан.
— И правда, это будет подарок, достойный самой царицы. Но сегодня праздник, и мои мастера гуляют и веселятся.
— Ты сам, Мамука, ты сам. Кто же сумеет сделать лучше, чем мой брат Мамука!
— Хорошо, я сделаю сам, но потом, попозже. Нужно поговорить, отдохнуть. — Мамука обнял сестру за плечи и увел за занавес.
Павлиа уже лежал на мягкой тахте. Ему подали воды, он умылся и теперь, дожидаясь завтрака, твердил молитвы.
Мамука сам начал хлопотать, накрывая на стол, и как раз в это время в дверь постучали.
— Матэ, — крикнул Мамука прислужнику, — узнай, кто там стучит, да скажи, что меня нет дома.
Парень быстро вернулся.
— Какой-то большой вельможа. Говорит, что по спешному делу.
— А я тебе что наказал?
— Он не поверил, отстранил меня и вошел силой.
— Что забыл в моей мастерской большой вельможа? — с тревогой пробормотал златокузнец. Он приподнял занавеску и тут же опустил ее. — О, да это Турман Торели, наш придворный поэт!
Мамука приосанился, вышел из-за занавески, почтительно поклонился гостю, предложил кресло.
Торели уж заметил книгу на столе и теперь разглядывал каждую страницу.
Между тем Цаго из любопытства тоже чуть-чуть приподняла занавес. У нее закружилась голова, когда она увидела, что прекрасный рыцарь на коне, поразивший ее своим взглядом во время царского шествия, и был поэт Торели. Это его стихи она заучивала наизусть у себя, в полях и лесах Ахалдабы, его стихи читала молчаливым скалам и говорливым ручьям, но могла ли она представить, что сам Торели окажется еще прекраснее своих стихов?
— У меня к тебе просьба, Мамука, — говорил между тем Торели хозяину мастерской, — хочу поздравить Русудан с восшествием на престол.
— Но вы уже поздравили ее, вся Грузия поет сочиненные вами стихи хвалу молодой царице.
— Это так. Но хотелось бы подарить еще и другое. Какую-нибудь красивую вещь, образец искусства. Что-нибудь золотое, украшенное драгоценными камнями. Это ведь по вашей части, кузнец Мамука.
— К сожалению, вы опоздали. К этому дню все готовились заблаговременно. И все, что было у меня, достойное царицы и такого вельможи, как вы, все уже давно раскупили.
— Видишь ли, — осторожно вел свою линию придворный поэт, — я не гонюсь за дорогостоящей вещью. Да мне и не угнаться. Но что-нибудь связанное с искусством, книгу стихов, скажем, но только разрисованную хорошим художником… Такую вот, например.