Он неторопливо повернулся и посмотрел на закрытую дверь. После некоторой паузы проговорил «Спокойной ночи», потом разделся, улегся в постель и выключил свет.
На следующий день они проехались на автобусе и зашли в ресторан.
Ну а еще на следующий – задержались попозже, чтобы пойти на концерт.
Как-то утром шел дождь, и они сразу отправились в кино. Фильм он смотрел молча – не улыбаясь, не хмурясь, не радуясь мелодиям. «Вот кофе», «Это нужно отдать в прачечную», «Пойдем», «Спокойной ночи», – других слов она не говорила. Только наблюдала за ним, ничего не требовала и ждала.
Он проснулся – было слишком темно. Он и не понимал, где находится. Перед ним возникло лицо, широколобое, худощавое, с острым подбородком, глаза прятались за толстыми стеклами очков. Он безмолвно вскрикнул, а оно улыбнулось в ответ. Когда он понял, что лицо это находится не в комнате, а в его памяти, оно исчезло… нет, он просто понял, что оно находится не здесь. Сознание этого наполнило его яростью, буквально плавившей мозг. Да, но кто это? – спросил он себя и ответил себе: не знаю, не знаю, не знаю, – и голос его превращался в стон, затихавший и затихавший, пока не умолк совсем. Гип глубоко вздохнул, и тут что-то внутри него скользнуло вниз, разлетелось на части, и он зарыдал. Кто-то взял его за руку, за другую, свел вместе ладони… это была девушка, она услышала его боль и пришла. Он не один.
Не один… эта мысль заставила его зарыдать с еще большей горечью. Перехватил ее руки в свои, и она склонилась над ним, а он сквозь тьму глядел на лицо ее и волосы… и плакал.
Она оставалась с ним до тех пор, пока он не успокоился, и еще долгое время после этого, потому что он не выпускал ее руку. Пальцы его разжались только после того, как он уснул. Девушка, укрыв спящего одеялом до подбородка, вышла из комнаты.
Утром он сидел на краю постели, наблюдая за тем, как тает, растворяясь в солнечном свете, тонкая струйка пара над чашкой кофе. Когда на столике перед ним появилась яичница, он поднял глаза. Рот его дрогнул. Девушка, как всегда, стояла в позе ожидания.
– Вы уже завтракали? – наконец поинтересовался он.
Что-то блеснуло в ее глазах, и она отрицательно покачала головой.
Он посмотрел на тарелку, над чем-то задумался, затем отодвинул ее от себя на долю дюйма, встал и предложил ей:
– Это вам, а я соображу себе что-нибудь другое.
Он уже мог увидеть ее улыбку, однако прежде как-то не замечал ее. И теперь словно бы вся теплота прежних улыбок слилась в эту единственную. Она села и принялась есть. Он поджарил себе яйца, совсем не так хорошо, как это сделала бы она, и они были готовы прежде, чем он вспомнил о тостах, а тосты подгорели, пока он ел яичницу. Она не пыталась каким-либо образом помочь ему даже в те мгновения, когда он рассеянно глядел на маленький стол, хмурился и потирал челюсть. В свой черед он обнаружил то, что искал, – вторую чашку, стоявшую на комоде. Он наполнил ее чашку кофе, а себе налил во вторую, к которой она даже не прикоснулась, и она улыбнулась снова.
– Как вас зовут? – впервые поинтересовался он.
– Джейни Джерард.
– Ах, так.
Она внимательно поглядела на него, а потом потянулась к спинке кровати, где на ремешке висела ее сумочка. Притянула ее к себе, открыла и достала нечто блестящее, какой-то кусочек металла. На первый взгляд это была алюминиевая трубка – дюймов восьми длиной, овальная в поперечном сечении. Только гибкая, сплетенная из тонких проволочек. Обернув вверх ладонью его правую руку, покоившуюся возле чашки, она опустила в нее короткий цилиндрик.
Гип не мог не видеть это движение – взгляд его был опущен вниз. Но пальцы его оставались разжатыми, выражение лица не изменилось. Наконец он взял в руку ломоть обжаренного хлеба. Трубка упала с ладони, покатилась к краю стола, свалилась вниз. Он принялся намазывать хлеб маслом.
После первой совместной трапезы все пошло по-другому. Многое стало иначе. Он не приступал к еде, пока не присоединится она. Начал оплачивать всякие мелочи: билеты в автобусе, обеды, потом стал пропускать ее первой в дверях, брать под локоть, когда они пересекали улицы. Сопровождал ее в магазины, носил оттуда пакеты.
Он вспомнил свое имя, вспомнил даже, что Гип – уменьшительное от Гиппократа. Но прочего, что обычно связано с именем, даже места рождения, припомнить не мог. Она не торопила и не расспрашивала его. Просто день за днем находилась рядом с ним и ждала. И все время старалась, чтобы алюминиевая трубочка попадалась ему на глаза.
Почти каждое утро она оказывалась возле его тарелки. Или в ванной – там из нее торчала зубная щетка. Однажды она обнаружилась в боковом кармане пиджака вместе со скатанными в трубочку счетами. Достав бумажки, он рассеянно выронил металлическую штуковину, и Джейни пришлось подобрать ее. Однажды она засунула ему эту трубку в ботинок, и когда он стал обуваться и не смог этого сделать, то просто вытряхнул ее на пол и оставил лежать. Словно для него она была прозрачной, невидимой, что ли. Даже когда однажды в ней обнаружились его деньги, и ему пришлось взять в руки этот предмет, он обращался с ним небрежно и невнимательно, тут же избавился от него и явно забыл о его существовании. Сама Джейни никогда не заводила речи об алюминиевой штуковине. Только продолжала настойчиво оставлять ее на видном месте.