– Нет, – без промедления ответил он. – Кажется, я был там до этого… но не помню.
– Не волнуйся.
– А я вот волнуюсь! – возбужденно проговорил он. – Согласись, я вправе поволноваться?
И как только слова эти слетели с его языка, он взглядом попросил у нее прощения и получил его.
– Ты должна понять, – проговорил он уже более спокойным голосом, – что эта штука… я должен… вот что, – проговорил он, снова возбуждаясь, – так вот, эта штука сейчас важнее всего, что присутствует в этом мире, но я не могу даже вспомнить, что это такое!
– Такое случается, – произнесла Джейни.
– Такое случилось со мной, – мрачным тоном проговорил он, – и это мне совершенно не нравится.
– Ты опять заводишься, – проговорила она.
– Да-да, именно! – взорвался он. Потом огляделся, яростно затряс головой. – Что это? Что я здесь делаю? Кто ты, Джейни? Зачем тебе все это нужно?
– Мне приятно видеть, как ты выздоравливаешь.
– Да, выздоравливаю, – проворчал он. – Я должен выздороветь! Назло тому, кто велел мне болеть и слабеть.
– Кто сказал тебе это? – вскрикнула она.
– Томпсон, – бухнул он и откинулся назад с тупым изумлением на лице. И высоким ломким голосом подростка простонал: – Томпсон? А кто это – Томпсон?
Она пожала плечами и будничным голосом произнесла:
– Надо полагать, тот, кто велел тебе болеть и слабеть, как ты говоришь.
– Ага, – вновь прошептал он и протянул снова, уже в порыве откровения: – Ага-а-а…
Он погрозил ей плетеной трубкой:
– Я видел его, Томпсона этого. – Тут взгляд его вновь привлекла плетеная трубка. Он покрутил головой, закрыл глаза. – Я искал… – голос его умолк.
– Томпсона?
– Не, – буркнул он. – Уж его-то я и видеть не хотел… – И поправился: – Именно его. Я хотел выбить мозги из его поганой башки.
– В самом деле?
– Ну да. Видишь ли, он… он был… ох, ну что же это случилось с моей собственной головой?
– Ш-ш-ш, – попыталась она успокоить его.
– Не могу вспомнить, совсем не могу, – проговорил он надломленным голосом. – Это как… ну вот ты видишь, как нечто поднимается из земли, собираешься схватить это, тянешься изо всех сил, ощущая, как хрустят твои кости, вытягиваешься во весь рост и прикасаешься к этому пальцами, самыми кончиками пальцев… – Грудь его порывисто вздымалась и опадала. – Застываешь, словно бы навсегда, понимая, что не достигнешь цели, не сможешь ухватиться за это. А потом падаешь и видишь, как это нечто уходит вверх и вверх над твоей головой, становится все меньше и меньше, и ты никогда… – Откинувшись на спину, Гип зажмурил глаза. Он то задыхался, то дышал едва слышно. – И ты никогда…
Он стиснул кулаки. В одном из них оказалась та плетеная трубочка, и он заново прошел весь процесс открытия – удивление и недоумение.
– Она давно у меня, – проговорил он, разглядывая вещицу. – Это какое-то безумие. Чистый бред… А ты как скажешь, Джейни?
– Ну что ты.
– Ты считаешь меня сумасшедшим?
– О нет.
– Значит, я болен, – проскулил он.
К его удивлению, она рассмеялась. Подошла к нему, рывком подняла из кресла, подвела к ванной комнате и включила свет. Потом втолкнула его внутрь, к раковине, и постучала по зеркалу костяшками пальцев.
– И кто тут болен?
Он посмотрел на сухое и твердое лицо, смотревшее на него из зеркала, на блестящие волосы, на ясные глаза. И повернулся к Джейни с искренним удивлением.
– Я уже давно так хорошо не выглядел. Во всяком случае, с тех пор, как… Джейни, я служил в армии?
– А ты как думаешь?
Он снова посмотрел в зеркало.
– Абсолютно здоровый вид, – проговорил он, как бы обращаясь к себе самому. Потом погладил щеку. – Кто это твердит мне, что я болен? – Услышав шаги Джейни, он погасил свет и вышел из ванной следом за ней. – Мне хотелось переломить спину этого Томпсона пополам. Выбросить его сквозь…
– Сквозь что?
– Забавно, – проговорил он, – я хотел сказать: выбросить его сквозь кирпичную стенку. Я так сконцентрировался на этой мысли, что буквально видел, как я выбрасываю его.
– Возможно, так оно и случилось.
Он покачал головой.
– Это была не стенка, а толстая стеклянная витрина.
– Вспомнил! – завопил он. – Я увидел его и захотел ударить. Он стоял на улице совсем рядом и глядел на меня, я не закричал, я прыгнул и… – Он поглядел на руку в шрамах и сказал с удивлением: – Развернулся, вмазал и разбил окно. Боже!
Он вялым движением сел.
– Вот за это самое я и попал в тюрьму. Валялся в вонючей камере и гнил заживо. Не ел, не двигался, и мне становилось все хуже и тяжелее, ждал только конца.