— И пускай все наши самые безнадежные дела кончаются, как это!.. — провозгласил Пыжов одну из ритуальных фраз тех лет. Ее, впрочем, доводилось нам произносить крайне редко...
Ах, как хорошо, полновесно звякнули, сойдясь, наши стаканы своими толстыми гранеными стенками!..
— А забавно, — рассмеялся Ребров, — как он объяснил свое решение там !.. — он мотнул головой куда-то вбок и вверх, в сторону тополей, окружавших нашу «стартплощадку» и упиравшихся вершинами в наполненное звездами небо.
— Забавно другое, — сказал Дроздов. — «Новый мир» разогнали, «Байкал» закрыли, а мы существуем...
— Русская интеллигенция привыкла больше к поражениям, чем к победам, — заметил Никитин, любивший изъясняться афоризмами. — В кои-то веки ей удавалось выигрывать...
Мы заговорили, как обычно, о судьбах русской интеллигенции, но Ребров перебил завязавшийся было разговор:
— А ловко, братцы, мы его разыграли!.. — расхохотался он, да так, что слезы выступили на его разноцветных глазах. И за ним расхохоталась мы все, вспоминая, как дружно увенчивали Ковальчука лавровыми венками. Только на лице Адриана мерцала тусклая, натужная улыбка.
— Еще не известно, кто кого разыграл, — проговорил он, дождавшись, когда смех наш стал выдыхаться.
— Кто кого?.. Странный вопрос... — пожал костистыми плечами Никитин.
— Ты, Адриан, любишь загибать... — досадливо поморщился Пыжов.
— Ничуть, — с тихим упорством возразил Адриан. — Подумайте сами, откуда нам стало известно, что Федю вызвали в ЦК, направляют к нам главным?..
Все повернули головы в мою сторону.
Что я мог сказать?..
Наверное, лицо у меня выглядело донельзя растерянным и жалким.
— Выходит, не мы его, а он нас обвел вокруг пальца?.. — сокрушенно произнес Дроздов.
— Так ведь нет никаких доказательств и того, о чем говорит Адриан, — сочувственно глянув на меня, сказал Ребров.
— Между прочим, Ковальчук — прекрасная кандидатура, — заметил Никитин. — И попомните мое слово — он еще вернется... — Алексей рассмеялся горьким, сухим смешком.
— А ну его к дьяволу! — тряхнул головой Пыжов. — К черту, ко всем чертям!.. — Он ударил кулаком по столу. — Пока что мы здесь, а Федя в Семиреченске! И нечего травить душу!..
Дроздов разлил по стаканам остатки «гамзы», мы выпили.
Блаженная прохлада, сменив дневной изнуряющий зной, опустилась на город. В арыке играла вода, шелестела о камни, выстилавшие русло. С окрестных улиц доносились молодые, беспечные голоса, заливчатый смех, и звезды над нашей «стартплощадкой», казалось, горели все ярче. Что говорить, нам было хорошо в те минуты, но в черных прогалах, зиявших между стволами тополей, мне время от времени чудилась как бы вылепленная из мрака и тьмы фигура Ковальчука. Вот-вот, казалось мне, он выйдет, чуть прихрамывая, поигрывая тростью, и скажет с улыбкой: «Вы меня ждали?.. А вот и я!..»
СТРЕЛА МАХАМБЕТА
Рабочий день в редакции уже заканчивался, когда Иван Петрович, наш Главный, наш Старик, наш Живой Классик, как мы его называли, пригласил всех к себе в кабинет.
Он сидел за своим столом, насупленный, маленький, седенький, под портретом Горького, когда-то благословившего первый его роман. Грозные морские валы кипели у Горького за спиной, Буревестник реял над головой, едва не цепляя крылом широкополую шляпу.
— Должен сообщить вам, господа, пренеприятнейшее известие, — когда мы расселись, произнес Иван Петрович без малейшего намека на улыбку, опустив голову и упершись взглядом в усыпанную пеплом крышку стола. — Пятый номер идет под нож... Весь тираж... Все двадцать тысяч...
— Под нож?..
— Двадцать тысяч?..
— Вот не было печали, так подай!..
— Эт-то что-то новенькое...
Мы переглядывались, веря и не веря своим ушам.
— Да, — хрипло проговорил Главный и щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету, — под нож... Сейчас Адриан Викторович нам обо всем доложит... Слушаем вас, Адриан. — Пламя в его руке прыгало, сигарета не хотела зажигаться.