«Серафимовна» так легко превращается в «Ефимовну» или «Иосифовну», остальное — детали. Тем более, что за Инессой Серафимовной закрепилось-таки прозвище «сионистки». Его вначале пустили в ход остряки, потом словцо мало-помалу приросло к имени, возникла репутация, в которую поверили... Так что здесь, в Штатах, бывшая директриса выглядит почти что жертвой. И, без сомнения, рассказала бы об этой истории при первой же возможности, хотя и в собственной интерпретации. Но мы-то с вами без труда отличили бы истину от лжи. Мы и сейчас отличаем, и если помалкиваем до поры, так лишь потому, что нас не спрашивают...
Вот и все... Впрочем, все ли?..
За разными мелкими подробностями я не сказал, пожалуй, самого главного. Ребята (назовем их так по старой памяти) помнят друг о друге, переписываются, помогают друг другу, чем могут, — и Дина, и Никита, и Витька Зубченко, и Игорь Дерибасовский, и Таня, и, конечно же, Ашот Мамиконян, и — всех не перечислить... Судьба раскидала их в разные стороны, забросила в разные края, и это для них — обидно, тяжко, мучительно... Но в их повзрослевших сердцах утвердилось новое, выстраданное чувство: страны-то разные, да Земля на всех одна, и как бы там ни было, все мы ее жители, остальное все — выдумки, условности, пора бы всем это понять, и понять, кому они на руку...
Взамен многому, что они потеряли, они обрели это чувство, и уж его-то, будем надеяться, у них никому не отнять...
СПАСЕМ ПИЗАНСКУЮ БАШНЮ!
Пизанскую башню часто причисляют к семи чудесам современного мира. Начатая в 1173 г., она была закончена в 1372 г., таким образом ее строительство продолжалось 199 лет. После возведения третьего яруса грунт под нею стал оседать, башня начала клониться набок...
(Из энциклопедии).
Сказать честно, раньше я как-то мало думал о Пизанской башне... Были у меня другие заботы.
Но вот однажды приходит к нам Александр Александрович, наш сосед по лестничной площадке и, между прочим, — председатель нашего жилкооператива «Первомайский», и говорит:
— А ведь Пизанская-то башня па-адает, Юрий Михайлович!..
Такая была у него привычка: спозаранок, в то время, когда весь наш дом еще спал и голуби только-только начинали погулькивать, расхаживая по балконным перилам, Александр Александрович являлся ко мне, чтобы потолковать о наших кооперативных делах. То есть он приходил, чтобы составить очередную цидулу в очередную инстанцию по поводу труб, вентилей и заглушек, в которых остро нуждается наш кооператив. Но инстанции отмалчивались. Полагая, что прочие возможности нами уже исчерпаны, я рекомендовал Александру Александровичу обратиться напрямую в Верховный Совет. Однако Александр Александрович не был склонен к моему молодому экстремизму. «По крайности, — говорил он, — мы и туда напишем... Но только по крайности». Он сидел в кресле, покачивая ногой, пристроив на костистом колене свою плоскую, блинчиком, кепочку и пристально рассматривая меня острыми, колючими глазками. Не знаю, о чем он при этом думал...
Утро, с моей точки зрения, было не самым лучшим временем для наших деловых встреч, но, во-первых, я с детства усвоил, что общественное (а в данном случае — наш кооператив «Первомайский») выше личного, а во-вторых — прежде, чем стать нашим председателем, Александр Александрович лет по меньшей мере тридцать шоферил, гонял грузовые машины по тысячекилометровому Бийскому тракту, и лицо у него было загрубелое, кирпичного цвета, словно обожженное сибирскими морозами. Выложи я ему все, что думаю о наших утренних свиданиях, он мог бы меня не понять и обидеться, поскольку в его представлении я — интеллигент, к тому же — литератор, да еще из тех самых, кого ругают в газетах...
И вот однажды, говорю я, в самую рань, едва я расположился за машинкой, чтобы приступить к давно задуманному рассказу, едва пригубил чашку с крепчайшим бразильским кофе, едва зажег сигарету и сделал первую, самую сладкую затяжку, как раздался звонок — и на пороге, слегка пригнув голову и сутулясь, чтобы не задеть макушкой за перегородку, появился Александр Александрович, наш председатель.
Конечно, я понимал, что по утрам ему не спится, кроме того, в доме у меня единственного имелась машинка... И потому все, что хотелось мне в тот момент произнести вслух, я произнес про себя, и провел Александра Александровича к себе в комнату, и усадил, как всегда, в кресло, и осведомился насчет кофе и сигарет, а также — не без легкой язвительности — спросил, в какую инстанцию мы станем писать нынче — в Верховный все-таки Совет, в Политбюро КПСС или — чего уж там! — шарахнем сразу в Организацию Объединенных Наций?.. Александр же Александрович, по обыкновению, бразильскому кофе предпочел стакан воды из-под крана, особенно полезной, считал он, по утрам натощак, взамен сигарет вытянул из кармана пачку «Беломора», а язвительный мой вопрос пропустил мимо ушей.