— Вы что же, хотите...
— Да вовсе ничего я не хочу!.. — фыркнула Женя. — Просто вы спросили — я ответила... А теперь я спрошу — можно?..
— Пожалуйста...
— Вы когда писали... Вам хотелось, чтоб вас напечатали?.. Вы на это рассчитывали?.. — Глаза ее сузились в щелочки, но сквозь присомкнутые ресницы в меня бил взгляд прямой и острый, как стрела. Пронзенный им, я чувствовал себя цыпленком, поджариваемым на вертеле.
Естественно, в тот момент я ее ненавидел. И ненавидел сестру, которая ее привела... Но больше всего я ненавидел себя. Она, эта девчонка с розовыми коленками, была права... Чем я отличался от Берты Зак?.. От Лили Фишман?.. Они рассчитывали...
Но ведь и я рассчитывал...
Обо всем этом я думал, когда они ушли, прихватив с собой раздобытого мною в буке «Антихриста» Ренана, о римско-иудейской войне... Редкую, редчайшую по тем временам книгу...
Я завидовал Ренану. И презирал себя — за высокомерие, самонадеянность... В конечном счете — за ложь.
Рукопись, на которую возлагалось мною столько надежд, лежала передо мной, но я видел не ее, а зеленый, прищуренный, нацеленный прямо в меня взгляд...
Впервые я встретил их вместе осенью — Никитину и Артамонова... Они шли по одну сторону улицы, я — по другую, в противоположном направлении. Накрапывал меленький дождь, завесивший воздух жемчужным туманцем, но они не замечали — ни дождя, ни меня. Желтые, красные, коричневые листья, облетев с тополей и осин, выстилали тротуар, они шли по нему, как по ковру, ничего не видя вокруг, видя только друг друга. Должен признать, они хорошо смотрелись — она в темнозеленом плащике, с золотистыми, подвитыми на концах волосами, падавшими на плечи, и он, Виктор Артамонов, спортсмен, чемпион каких-то игр, меня это не интересовало, стройный, высокий, в стального цвета плаще, перехваченном широким поясом, в кожаном, обтягивающем маленькую головку козырькастом картузике, придававшем ему несколько экзотический, даже иностранный вид.
Он появился в нашем институте недавно и сразу сосредоточил на себе общее внимание. Он стал капитаном институтской баскетбольной команды, о нем упоминалось в спортивных обзорах, публикуемых областной газетой, однажды там был помещен даже снимок, на котором Артамонов победно улыбался, держа в руках мяч. Преподаватели смотрели на его отсутствие на лекциях сквозь пальцы, зная, что дирекция отправила Артамонова на очередные межинститутские соревнования. Ребята у него за спиной посмеивались над его картузиком, над его раздутой, как мыльный пузырь, славой, но в душе завидовали ему. Девчонки млели и, трепеща юбками, увивались вокруг него.
Артамонова и Лену на комсомольском собрании выбрали в факультетское бюро, где он отвечал за спортивный, она — за культмассовый сектор. Бюро под руководством Даши Груздевой, девушки усердной, по-деревенски старательной и исполнительной, частенько заседало чуть ли не до двенадцати, там что-то планировали, решали, а на завтра вид у всех бывал усталый, ответственный и отчасти таинственный... Наши с Леной встречи в библиотеке прекратились как-то сами собой. Но подруги ее появлялись здесь регулярно — Катя Широкова и Ася Куликова. Меня тянуло подсесть к ним, и они охотно, даже с какой-то сострадательной предупредительностью, потеснившись, давали мне место.
Честно говоря, раньше я почти не замечал их, они как бы растворялись в потоке слепящих лучей, источаемых Никитиной... Только теперь я разглядел обеих — Катю, статную, румянощекую, с простым, открытым лицом, и Асю — маленькую, строгую, прозрачно-хрупкую, словно сложенную из острых углов — с выпирающими костистыми скулами, провалами в подглазьях и лапками-ладошками, в строении которых, казалось мне, чего-то недоставало... Словно извиняясь за Лену, они сообщали, что у нее много работы по линии культмассового сектора, она занята... И при этом прятали, потупляли глаза...
Теперь я понял, что значили их потупленные глаза, поджатые губы... Они прошли, не заметив меня, Виктор и Лена... Он, с высоты своего баскетбольного роста, покровительственно посматривал на нее, а она, запрокинув голову, смотрела на него снизу вверх и хохотала, хохотала... О чем они говорили?.. О бюро, комсомольской работе?.. Вряд ли... Они прошли мимо — я тоже, не оглядываясь...
Несколько дней спустя мы с Катей Широковой задержались в аудитории после занятий, мне хотелось распросить ее об Асе — что с ней, почему она так странно выглядит.
— У нее костный туберкулез, — сказала Катя, помолчав, как если бы ей трудно было выговаривать эти слова. — Это страшная болезнь...
Пока она рассказывала об Асе, о том, как, еще в детстве, пролежала она несколько лет, прикованная к постели неизлечимым недугом, как закончила школу с золотой медалью и теперь училась лучше всех в группе, я видел перед собой то искаженное болезнью Асино лицо, то восковое лицо моей матери — у нее тоже был туберкулез, изглодавший ее, сведший в могилу... Правда, это был не костный туберкулез, а туберкулез легких, но все равно слово это, похожее на краба, обросшего множеством острых, щелкающих клешней, вызывало у меня страх и отчаяние...