Это был мой первый в жизни удар. У него из носа потекла и ветвисто расползлась по подбородку струйка крови.
Я ждал, что толпа накинется на меня, но никто не тронулся с места. Молчание было растерянно-угрожающим, но я не чувствовал страха. Напротив, какая-то бесшабашная удаль отчаяния проснулась во мне.
— Ну, — сказал я, — кто следующий?.. — И, поддев носком пыжиковую шапку, валявшуюся на снегу, отшвырнул ее на дорогу.
Женя дрожала мелкой дрожью, когда я снова взял ее под руку, я ощущал ее дрожь через пальто.
Тяжелое, стылое молчание било нам в затылок. Снег сухо потрескивал, как отдаленные пистолетные выстрелы. Мы шли, внутренне напрягшись, прислушиваясь к тому, что там, позади, и ежесекундно ожидая удара...
ПУБЛИЦИСТИКА
РОЗОВЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ
Почему — розовый?..
Почему не черный, синий, зеленый?.. Ведь у антисемитизма такой богатый спектр...
Не знаю, не знаю... Но тот антисемитизм, который я имею в виду, представляется мне розовым, даже нежно-розовым... Оттого, возможно, что именно розовый цвет так мягко, незаметно, нечувствительно переходит в красный... Цвет крови...
Но, повторюсь, мягко, нечувствительно. В нем и помина нет о зловещем, коричневом, с его «юденфрай». Или о вульгарном, черном, с его «Бей жидов, спасай Россию!» Напротив, «розовый» полон сочувствия к страданиям, которые неотделимы от истории еврейства, и прежде, чем перейти к сути дела, непременно вспомнит о Холокосте и Бабьем Яре...
Первая встреча с ним случилась у меня много лет назад. Один московский писатель, с которым я находился в приятельских отношениях, дал мне прочесть (в рукописи) свой только что законченный роман. Его герой, еврей, переживает некую метаморфозу, в результате которой приходит к мысли, что единственным выходом из жизненного тупика, в котором оказался, является отказ от еврейства и принятие христианства. Что же, как говорится — вольному воля, спасенному рай... Но каковы аргументы?.. Вот они: главное зло в жизни — это евреи, в прошлом они содержали шинки и публичные дома, потом делали революцию, потом морили голодом Украину, а нынче сматывают удочки и улепетывают в свой Израиль, ни в чем, в отличие от героя романа, так и не покаявшись перед русским народом...
Я был ошеломлен. Роман писался в то самое время, когда в Алма-Ате, где я тогда жил, из университета изгоняли преподавателей-евреев, в Павлодаре шел суд — судили преподавателя-еврея за самиздат, «связь с Израилем». В газетах поносили сионистов, агентов американского империализма, главных врагов мира во всем мире... И вот — этот роман... Кстати, написанный евреем... Как его назвать — антисемитским, юдофобским?.. Так ведь автор не призывает к погромам, не цитирует «Майн кампф», и сам он — человек высокой порядочности, пострадавший за свои диссидентские убеждения... Да и роман создавался без всякой надежды на публикацию (его опубликовали потом, в годы «перестройки»), а значит — был абсолютно искренним, исповедальным...
Тут было отчего ошеломиться.
Моему приятелю важно было почему-то мое мнение. Не помню в точности нашего разговора, но с той поры встречаться мы стали все реже... Но дело в другом. В те годы мир для меня состоял из света и тьмы, они не смешивались, не имели тонов, полутонов. Антисемиты?.. Раньше это была «черная сотня», фашисты, погромщики, теперь — те мерзавцы, которые засели в ЦК, в обкомах, горкомах, КГБ, комитетах по печати, редакциях, издательствах... В ту пору я бы ни за что не поверил, что Андрей Белый, хрустальнейший символист, обитатель небесных сфер, мог писать в 1911 году (напомню, это год начала «дела Бейлиса»): «Бесспорна отзывчивость евреев к вопросам искусства. Но равно беспочвенные во всех областях национального арийского искусства (русского, французского, немецкого), евреи не могут быть тесно прикреплены к одной области. Естественно, что они равно интересуются всем, но интерес этот не может быть интересом подлинного понимания задач данной национальной культуры, а есть показатель инстинктивного стремления к переработке, к национализации (юдаизации) этих культур, а следовательно к духовному порабощению арийцев....» И далее «ариец» Андрей Белый сообщает: «Становится страшно за судьбы родного искусства... Еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю, с другой стороны —: еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимет голос в защиту права русской литературы быть русской и только русской... Вы думаете, что только в русской литературе имеет место грустный факт торжества еврейского городового? В том-то и дело, что нет...» (Андрей Белый, «Штемпелеванная культура», «Весы», 1911 год. Цитируется по публикации в израильском журнале «Узы», номер 3, 1982 г.).