Вокруг валялись подгнившие, изъеденные муравьями яблоки, деревья гнулись до земли под тяжестью налитого, румяного апорта. В траве трещали невидимые кузнечики. Внизу плавно кружили сороки, веером распластав крылья и хвосты в нарядных белых разводах. Еще ниже, у подножья гор, в сиреневой дымке виднелся город — громадное, уходящее к горизонту скопище кварталов, площадей, высотных зданий, похожих отсюда не то на спичечные коробки, не то на карандашные огрызки, повернутые кверху тупым концом.
Здесь было хорошо сидеть, блаженно млея на ласковом осеннем солнышке, со свежим номером принесенного женой журнала, который так и оставался лежать у него на коленях не раскрытым. Но в этот день, забравшись сюда, Яков не испытывал и подобия покоя, даже в больнице, в горах, казалось ему, до него дотянулась год за годом терзавшая его рука...
Ночью ему не спалось. Он лежал с открытыми глазами, слушая похрапывание трех своих сопалатников, и хотя через приотворенное окно в палату струился прохладный, стекающий с гор воздух, ему казалось, темнота пышет в лицо ему жаром, подушка и простыня обжигают, будто по ним только что прошлись раскаленным утюгом.
Ему вспоминались рецензии, статьи, порой и фельетоны, появлявшиеся всякий раз, когда в издательстве выходила его новая книга или в журналах публиковались его новый рассказ или повесть, под рецензиями стояла подпись «Евг. Парамонов», чаще «Иванов», «Николаев», что-нибудь в этом роде, одинаково бесцветное, массовидное, но по всему бывало ясно, что это псевдоним одного и того же лица — все тот же развязный, ухмыляющийся стиль, тот же набор обвинений: «очерняет действительность», «издевается над тем, .что свято для каждого»... Случалось и кое-что более откровенное, вроде: «так может писать только человек, которому не дорога история России, ее великое прошлое и светлое будущее...»
Надо сказать, Яков никогда не числил себя среди больших литераторов, таких, как Юрий Трифонов или Андрей Битов, но старался не дешевить, не писать ничего против своей совести, особо крамольные мысли упрятывал в подтекст, иной раз так глубоко, что мало кто мог их там углядеть, кроме Парамонова, который обладал особым нюхом на все такое, зачастую он даже кое-что домысливал и преувеличивал, почему произведения Якова становились значительнее, чем были на самом деле, и Якову, с одной стороны, это даже импонировало, с другой же — после такой рецензии он моментально вылетал из плана издательства, его переставали печатать, он по два-три года жил на зарплату жены и скудные гонорары за переводы, внутренние рецензии и т. д.
И вот теперь Парамонов лежал в соседней палате, с таким же, как у Якова, камнем, к тому же и застрявшем в нижней трети мочеточника... Что это — случайное совпадение?.. Перст судьбы?.. Или он попал сюда вместо положенной ему ведомственной больницы из-за репутации, которую имеет заведующий их нефро-урологическим отделением?.. Говорят, доктор Фрадкин делает чудеса...
Парамонов, Парамонов, Парамонов... Сердце стучало, Якова кидало то в жар, то в холод, проснулись боли в пояснице, проклятые опоясывающие боли, с которыми его и доставили сюда. Надо было вызвать сестру, чтобы сделать укол, или принять таблетку баралгина, новейшего индийского средства, с трудом раздобытого его друзьями, или хотя бы запить кипятком грелку. Но для этого требовалось, рискуя перебудить всю палату, зажечь свет, набрать воды в чайник, сунуть в него кипятильник... Он лежал, ощущая во рту металлический привкус, ломоту во всем теле и медленно разгорающийся огонь, который, знал он, вскоре охватит всю поясницу, вопьется в затылок...
Однако ему, возможно, удалось бы подавить боль и заснуть, если бы не стон, пробившийся сквозь тонкую стенку. Яков прислушался. Стон повторился. Парамонов... — сообразил он. И не испытал никакого сочувствия. Напротив, сладкое злорадство захлестнуло его. — Так тебе, гаду, и надо, — подумал он мстительно. — Не все же других тебе мучить, сам помучайся...
Стон за стеной раздался опять, уже громче, протяжней. Якову вспомнилась последняя статья Парамонова, после которой ему, как по команде, вернули рассказ из журнала, очерк с радио, передачу на телевидении отложили на неопределенный срок...
Тяжелые вздохи за стеной повторились, вздохи, похожие на стоны, стоны, похожие на жалобу... Конечно, Яков мог не вставать, в конце концов есть дежурный врач, дежурная сестра... Но подождал-подождал и все-таки поднялся.