В соседней палате на двоих, но с пустующей второй койкой, он увидел Парамонова. Тот лежал на кровати пластом, вытянувшись и раскинув руки, в позе Иисуса Христа, распятого на кресте. Голова его вдавилась в подушку, на лицо с закушенной губой, с заведенными в подлобье глазами падала густая тень, в контраст с ярким светом от настольной лампы, стоявшей на тумбочке в изголовье.
— Что, приступ? — растерянно спросил Яков, хотя мог бы и не спрашивать.
Парамонов уставился на него мертвым взглядом.
— Худо мне, Яша, — отчетливо, как на чужом языке, проговорил он, облизнув пересохшие губы. — Ой, худо...
Яков дал ему напиться и отправился разыскивать — врача, сестру, кого-нибудь. В ординаторской было пусто. Яков с досадой подумал, что врача придется искать, бегать с этажа на этаж... Но он-то, Яков, здесь причем?.. «Ой, худо мне, Яша...» — вспомнилось ему. Вот значит как — «Яша...» Ну и ну...
Нацелившись было бежать по этажам, он вспомнил о баралгине, который берег для себя... Парамонов, ни о чем не спрашивая, бросил в рот принесенную Яковом таблетку, одну из пяти у него имевшихся, и откинулся, рухнул на подушку. Все его сильное тело с упертыми в спинку кровати длинными ногами содрогалось от боли.
Яков нашел дежурного на верхнем этаже, здесь что-то случилось, он увидел сквозь толпу людей в белых халатах бледное, без кровинки, женское лицо, кислородный баллон, перевитую гибкими трубками металлическую стойку... Врач сказал, что придет, когда освободится, и вообще не придал сбивчивым объяснениям Якова особенного значения. Тем не менее в палату к Парамонову Яков вернулся с сестрой, славной такой, кукольного вида сестричкой, вероятно, только-только из медучилища, розовые пальчики ее дрожали, пока она возилась со шприцем, надевала иглу, выдавливала воздух... И тут Якова осенило:
— Послушайте, Женя, — сказал он обрадовано, — это идет камень! Идет, протискивается через узенький сосуд, надо ему помочь! Видно, вы новичок в этом деле, а я, к несчастью, все это знаю!..
Вдвоем с сестричкой они кое-как дотащили Парамонова до ванной комнаты, потом Яков сестричку прогнал, помог Парамонову раздеться, усадил его в горячую ванну, принес и заставил выпить чуть не пригоршню желтеньких таблеток ношпы. И когда стоял над ванной, в которой Парамонов помещался лишь согнув ноги в коленях, поймал себя на том, что чувствует едва ли не такое же облегчение, что и Парамонов, лежащий в ней с помягчевшим, разгладившимся лицом.
Явился врач, молодой, с бреттерскими усиками и золотым кольцом на пальце, одобрил действия Якова, пощупал пульс — тут же, пока Парамонов сидел в ванне, и ушел. Вскоре они вернулись в палату. Парамонов повеселел, поправил одеяло, взбил смятую в ком подушку, а когда в дверь заглянула сестричка проверить, все ли в порядке, сморозил что-то в том смысле, что если ей захочется отдохнуть, вторая кровать свободна...
— А ничего девочка, верно?.. — подмигнул он Якову, когда дверь сердито захлопнулась, и усмехнулся. — Конфетка!.. —
Усмешка вышла слабенькой, смешок, прозвучавший за нею, получился жиденьким, но их было не сравнить с теми утробными стонами, которые слышались тут час-полтора назад.
Яков присел на табурет, как и все в палате выкрашенный белой краской, и принялся объяснять то, к чему пришел на собственном опыте: камень может выйти, а может и не выйти, но продвинуться к выходу, что тоже важно, вообще же имеется много различных способов, например, травы... Он рассказывал о целебном действии ромашки, спорыша, зверобоя, мяты перечной, барбарисового корня, пока не обнаружил, что Парамонов, бывший его заклятым врагом, заснул и даже похрапывает во сне. Только тогда Яков поднялся и вышел, осторожно притворив за собой дверь.
На другой день обоих смотрел доктор Фрадкин, маленький, смуглый, стремительный, он и по коридору не шел, а летел, полы его халата распахивались от стены до стены, как крылья. И глаза у него были горячие, карие, взгляд — энергичный, бодрящий, хотя в то же время какой-то виноватый: разговаривая с больными, он словно извинялся за несовершенство медицины и собственное неумение добиться быстрых и радикальных результатов.
— Старайтесь, — сказал он Якову. — Бегайте, прыгайте, скачите на одной ножке... Делайте все, лишь бы вытряхнуть из себя камень...
— А если не поможет?..
— Поможет, должно помочь... А нет — попробуем достать его петлей, чтоб не доводить дело до операции...
Яков знал, что это за штука — «петля», и все, что знал, выложил Парамонову, который подсел во время обеда к его столу — сообщить, что камень, как показал контрольный, снимок, пока не сдвинулся ни на миллиметр. Он был мрачен, угрюм и становился все мрачней и угрюмей, пока Яков описывал связанную с петлей процедуру.