— Да, Яков, я все забываю: мне ведь издательство подкинуло на отзыв твою рукопись... — заметил Парамонов как бы невзначай, когда они, уже под козырьком подъезда, отряхивались от капель, брызнувших на них по дороге. — Не знаю, что у тебя там... Не успел даже заглянуть, в тот день меня как раз и скрутило...
У Якова похолодело внутри. Это был роман, лучшее из всего, что когда-нибудь он написал...
— Не трухай, Яков... — Заметив его растерянность, Парамонов покровительственно похлопал Якова по спине.
Казалось, он ждал, что Яков что-то скажет, но Яков, почувствовав это, не произнес ни слова.
Через день или два доктор Фрадкин извлек у Парамонова камень. Яков ждал своей очереди в коридорчике перед
операционной. Ему показалось, Парамонов и в операционное кресло не успел усесться, как тот уже распахнул завешанную изнутри белыми шторками стеклянную дверь и, покачиваясь, остановился на пороге. Он был как пьяный, и глаза у него были светлые, слепые — от счастья. На ладони у него лежал серенький игольчатый кругляшок — оксолат, похожий на крошечного ежика.
— Вот, вот он, злодей!.. — Голос у Парамонова прерывался, в горле булькало, он еще не пришел в себя, — Понимаешь, он выдернул его в один момент!.. Я и боли не почувствовал!.. Фантастика!.. — Парамонов обнял Якова, приподнял, закружил.
— Доктор, вы артист!.. — кинулся он к Фрадкину, который выглянул в коридор пригласить Якова.
— Просто вам повезло, — сказал Фрадкин, посмеиваясь и уворачиваясь от объятий, с которыми обрушился было на него Парамонов.
Он увел Якова.
Яков разделся, взобрался на высокое кресло, видом смахивающее на зубоврачебное, и содрогнулся, увидев рядом на столике и в руках у Фрадкина блестевшие никелем инструменты. Он сцепил зубы и закрыл глаза. Минута — и тело его прошила судорога, каждая жилка налилась огнем...
Он не знал, сколько времени длилась экзекуция — полчаса, час, целую жизнь...
— Это называется — наше еврейское счастье, — сказал доктор Фрадкин, с треском сдирая с рук резиновые перчатки. — Мало того, что я не сумел вытянуть ваш камешек, я еще и загнал его вглубь на целый сантиметр...
Назавтра их обоих выписали, Парамонова и Якова, при этом Фрадкин снабдил Якова множеством инструкций, он не хотел спешить с операцией в надежде, что камень, сдвинутый с места, в домашних условиях выйдем сам собой.
Почти все время, пока они были здесь, погода стояла отменная, исключая недавний ливень, и в то утро солнце тоже светило по-летнему, но было не жарким, а теплым, ласковым, горы, тронутые осенью, сияли свежими, чистыми красками, с преобладанием золотистых, коричневых, багряных тонов, поросшие лесом склоны окутывала лиловая дымка.
На Парамонове был светлый, песочного цвета костюм, брюки с прямой, отутюженной складкой, сиреневая рубашка в серебряную крапинку. Он ждал Якова перед больничным подъездом, прохаживаясь по асфальтовому тротуарчику с видом нетерпеливым и озабоченным. Поблизости стояла черная «Волга», присланная за ним из редакции.
— Задерживаешь, гражданин начальник, — сказал Парамонов, увидев Якова. — Я уж решил, что ты на второй срок остаешься, петелька дюже по вкусу пришлась... — Голос у него был повелительно-громкий, интонация — снисходительной, и Якову, который стоял перед ним, держа в руках разбухшую сетку, где перемешались наспех втиснутые в нее книги, блокноты, пакетики с высушенными травами, кое-какое белье, шлепанцы, электробритва с торчащим из сетки шнуром, — Якову показалось, что перед ним совсем не тот человек, который лежал, распластанный на койке, в позе распятого Христа, и бегал с ним вместе по лесным дорожкам, и пил коньяк «Наполеон»...
Яков и в самом деле задержался, поскольку напоследок вдруг выяснилось, что кое-кто из больных его знает, читал, принесли даже две-три его книги, пришлось дать несколько автографов, в том числе и Виолетте, которая, отчаянно стуча каблучками, догнала Якова уже на лестнице и, пока он, присев на ступеньку, надписывал книгу, свой старый, нашумевший когда-то роман времен «оттепели», с залистанными, ветхими от множества прикосновений страницами, она с наивным благоговением следила за кончиком его пера...
— Сели! — скомандовал Парамонов, по-хозяйски распахивая заднюю дверцу. — Мы тебя прямо к дому подбросим... Да, вот что я хотел тебе сказать... — Он оглянулся на шофера, который с отсутствующим видом дымил сигаретой, и снизил голос. — Все, про что мы тут балакали, строго между нами... Ясно?
— Ясно, — сказал Яков.
— И еще... Я, конечно, сделаю, что смогу, но не от меня все зависит... — Он говорил об отзыве для издательства. — Сам понимаешь, к вашему брату (он сделал короткую, но выразительную паузу) особый счет...