— Это я усвоил, — сказал Яков.
— Ну и умница, — сказал Парамонов.
Шофер посмотрел на часы и дал сигнал. Парамонов, пригнув голову, забрался в машину.
— Что же ты?..— спросил он уже изнутри.
— Спасибо, — неожиданно для себя самого сказал Яков, — я не поеду.
— Вас не понял...
— Я лучше так... Пешочком...
— Да ты что!.. — Парамонов недоверчиво выглянул из машины. — Тут до города километров десять, а то и побольше!..
— Ничего, я трусцой... Камешек гнать надо, — прибавил Яков, будто оправдываясь и сердясь на себя за это.
— Ну, это ты зря, — помолчав, сказал Парамонов.
— Счастливо. — Яков захлопнул дверцу, которую Парамонов придерживал рукой в надежде, что Яков передумает.
— Ну-ну... Как желаете... — Глаза Парамонова в глубине машины блеснули тусклым свинцом.
Развернувшись, «Волга» взметнула задними колесах облако пыли и умчалась.
Но перед тем, как исчезнуть за первым поворотом, Парамонов притормозил машину.
— Может, надумал?.. — крикнул он, высунувшись.
Яков помахал ему рукой.
Он вышел на дорогу, обойдя больничный шлагбаум. «Здесь мы все, как братья... — вспомнились ему его собственные слова. — Товарищи по несчастью...» Здесь... Но теперь они возвращались в город...
Он прошел метров сто все убыстряющимся шагом, потом перехватил сетку так, чтобы она меньше резала пальцы, и побежал.
Он бежал не спеша, трусцой, вдоль обочины, заросшей подорожником, крапивой и лопухами. По сторонам, среди высокой травы, то и дело вспыхивали голубые звездочки цикория, загорались золотые огоньки пижмы и курослепа, шмели вились крутыми спиралями над медово пахнущей кашкой, ныряли в гущу белых соцветий, пили последний летний нектар. На поворотах изгибающейся серпантином дороги виден был город — плотное серое облако, почти черное к середине, желтовато-зеленое по краям.
«Убирайтесь в свой Израиль...» До сих пор он воспринимал эту фразу как не имеющую к нему никакого отношения. Но что, если Парамонов прав и они здесь — лишние, лишние люди?.. Что-то рвалось в нем, что-то соединявшее его с этой страной, его страной, кроме нее, у него ничего в жизни не было. Она была ему нужна, необходима, но он не был нужен ей...
Он бежал, потряхивая сеткой, уже поглощенный тем, что ждало его впереди, но в каком-то сокровенном уголке сознания еще хранилось ощущение необъятного синего простора, бездонного неба, неоглядных далей — всего того, что осталось там, высоко в горах...
Странное, горькое чувство свободы владело им — свободы от иллюзий, которыми он всю жизнь дорожил, как нищий дорожит брошенным ему в ладонь медяком...
Бежать вниз было легко.
ЛАЗАРЬ И ВЕРА
Перед тем, как уехать в Израиль — документы были уже оформлены, билеты куплены, багаж отправлен — Лазарь выкроил денек и прилетел к себе, в «свой» город, хотя что уж там осталось-то «своего», если не считать кладбища?.. И вот здесь, на кладбище, сбоку от ворот, в аллейке, где продавали цветы, он и увидел ее, но не узнал сразу, решил, что это ему показалось...
Цветов было много, торговки торопились их продать, опасаясь, что вот-вот хлынет дождь, по небу ползли тяжелые, грозно-лиловые тучи, и в упавших на землю полусумерках так ярко, призывно пламенели георгины и гладиолусы, так нежно трепетали на ветру, набегавшем порывами, хризантемы и астры... Лазарь выбрал несколько хризантем необычной, изысканной формы — густого кофейного цвета, с длинными и тонкими лепестками. Впрочем, какое это имело значение? Мать была женщина простая, на окнах у нее пунцовели обыкновенные гераньки, алел «ванька-мокрый»... Но Лазарь все-таки выбрал эти. Они бы, подумал он, расплачиваясь, ей понравились, не могли бы не понравиться... И вдруг увидел точно такие же у женщины, направлявшейся к воротам. Не будь их, этих кивающих на ходу лохматыми головками хризантем, Лазарь ее, возможно, и не заметил бы. Но тут, помимо свисающих с локтя цветочных головок, что-то еще бросилось ему в глаза — стройная, узкая в талии фигура, прямые плечи, длинная шея с прозрачным, вьющимся по ветру шарфиком... И потом — эти быстрые, легкие шаги... Более всего, может быть, именно эти шаги... В них ощущалось как бы стремление оторваться, взмыть над землей...
Однако пришло это ему в голову позже, когда он увидел ее снова, уже на центральной, прорезающей кладбище аллее, а тогда... Она?. Не она?.. Она?.. Нет, нет, не может быть... Не может, не может быть... Не может... Почему — не может?..