— Сколько же вы платите за койку? — спросил Александр Наумович, когда они сели в машину.
— Сто пятьдесят, — улыбнулся Марк чуждо прозвучавшему тут слову «койка».
— Сто пятьдесят — чего?.. — переспросил ошеломленный Александр Наумович.
— Ну не рублей же...
Не сама по себе эта цифра — сто пятьдесят долларов за сутки — а снисходительная улыбка, с которой это было сказано, задела Александра Наумовича...
Пока накрывали на стол, он с, женой Машей читал привезенные Марком письма. В них не было прежнего смятения — какая-то грустная, смягченная горькой иронией покорность судьбе, вплоть до полного безразличия к тому, что будет... Казалось, тяжело больной, истративший все силы на борьбу с болезнью, больше не верит ни обманувшим его врачам, ни их таблеткам. Они читали вслух, в иных местах Маша плакала, Александр Наумович брал у нее страничку и читал дальше, но и у него, несмотря на сердитые усилия, начинало щекотать в горле.
Глядя на красные от слез глаза жены, на ее усталое после дороги лицо, серое, в частых мелких морщинках, на ее когда-то черные, а теперь стремительно седеющие волосы, он корил себя за то, что не может найти для нее каких-то подходящих, утешающих слов... Они вышли к столу из отведенной им комнатки какими-то растерянными, одрябшими, забывшими привычку прятать свою старость... Однако разговор за столом и вспыхнувший вскоре спор вернули обоим обычное самообладание, а Александру Наумовичу и ставшую для него неизменной желчность...
— Так вот, — продолжал Александр Наумович, уже не обращая внимания ни на пересекавшую океан лунную дорожку, ни на старания жены пригасить его пыл, — меня, да и всех нас, интересуют не общие фразы, а ваш, именно ваш, Марк, взгляд на происходящее в России... Ведь вы — бизнесмен... Не знаю, какое место теперь занимает у вас в жизни наука, поскольку бизнес, как я понимаю, сделался для вас главным занятием... Но я не о том. Видите ли, все эти словечки — «свободный рынок», «биржа», «банки», «акции» — звучат для меня довольно-таки абстрактно. За ними мне все время мерещится Диккенс, в лучшем случае — Джек Лондон, Драйзер... То есть «свободный рынок», как я понимаю, это — борьба всех против всех, торжество силы, наглости, хитрости, бесчестных приемов — с единственной целью: разбогатеть... Торжествуют рвачи, воры, грабители, эксплуататоры трудового народа и, уж простите, трудовой интеллигенции... Да, да, именно так: с одной стороны — нищающие учителя, врачи, артисты, литераторы, с другой — миллионеры, счета в швейцарских и прочих банках, особняки, дачи, лимузины... Откуда, помилуйте, все это?.. Вы знаете другое слово — не эксплуататоры?.. Я, извините, не знаю... К тому же оно — из вашего обихода, ведь вы — доктор наук, экономист, и свои диссертации писали не о Тютчеве и Фете...
Все притихли. Было слышно, как, блестя фарами, проносятся по дороге машины и как там, за дорогой, на берегу кто-то врубил на всю катушку транзистор с задыхающимся от сумасшедшего ритма рэпом. Впрочем, транзистор тут же смолк...
— Александр Наумович, — усмехнулся Марк, давая понять, что ничуть не обижен, — я думал, два года жизни в Штатах сделали вас более... Скажем так — современным, что ли... Вы видите перед собой то, к чему идет... Или точнее, — поправился он, — к чему должна прийти Россия в будущем... Возможно, не очень близком...
— Позвольте, но это же опять — в будущем! В «светлом будущем»!.. — взвился и даже хлопнул по столу Александр Наумович. — Кто только не обещал нашим людям «светлого будущего»!.. На моей памяти все обещали — Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, какой-нибудь Черненко — все, все обещали, трубили, бормотали о светлом будущем! И во имя этого самого «светлого будущего» разлучали детей с отцами, крестьян с землей, ссылали, загоняли в тюрьмы, расстреливали без суда и следствия!.. Теперь взялись... Не говорю — вы, вы лично, но такие, как вы, обещать людям «светлое будущее»... Мы с Машей только что прочли письма, которые вы привезли...
— И что там такое, в этих письмах?..
Александр Наумович выбежал из-за стола и тут же вернулся. В руке у него была пачка писем — веером. Он начал их читать, торопясь, выхватывая отдельные фразы, куски. Монтаж получился гнетущий. И в особенности, может быть, оттого, что вечер был так тих, безмятежен, и снизу доносился слабый, но ощутимый аромат высаженных в клумбы цветов, и окна соседних домов, развернутых к океану полукругом, светились так уютно и весело, и люди на берегу медленно, лениво прохаживались вдоль кромки взблескивающей узкой ленточкой воды, или лежали, полуобнявшись, или сидели в шезлонгах, заложив руки за голову, нежась в текущих с неба лунных лучах...