Дождь то начинал мелко, нерешительно накрапывать, то прекращался. Они складывали в сторонке битый кирпич, осколки стекла, куски проволоки, жестянки, Лазарь уносил все это в конец кладбища, сбрасывал в груду такого же мусора. В кустах отыскались два мятых ведра с пробитыми днищами, Лазарь кое-как наладил их и ему было в чем носить.
На кладбище в двух или трех местах виднелись люди, делавшие ту же работу, что и они. К ним вперевалочку подошла толстая пожилая женщина с черной, туго повязанной косынкой на голове, в перепачканных землей шароварах, попросила открыть баночку с краской.
— Простите, вы что — тоже уезжаете?.. — спросила она, когда Лазарь — не без труда, впрочем, — сковырнул плотно сидевшую крышку. — Вот и мы... — сказала она, не дожидаясь ответа. — Все говорят — надо ехать... А как, ответьте мне на вопрос, как ехать, когда тут прожита вся жизнь?..
Женщина дышала шумно, с астматическим присвистом, ее печальные коровьи глаза с тоской смотрели на Лазаря, складка под подбородком дрожала, казалось — женщина вот-вот заплачет.
— У вас там кто-то есть?.. У нас, представьте, ни-ко-го...
— Мама!.. — окликнул женщину молодой сердитый голос.
— Иди сюда, ты мне нужна!..
Женщина вздохнула и, тяжело ступая и покачиваясь, направилась к могиле, где выпалывала траву черненькая, невзрачная на вид молоденькая девушка.
— Между прочим, что же все-таки тогда произошло?.. — Лазарю не нужно было уточнять, оба понимали, о чем речь, и понимали неизбежность заданного Лазарем вопроса.
— А ты что же, так ничего и не знаешь?..
Устроив себе маленькую передышку, они сидели на мшистом пеньке.
— Нет, — отрубил, глядя в землю, Лазарь, — ничего. — Он курил, сигарета жгла ему пальцы, губы, но он, глубоко затягиваясь, не замечал этого.
— Забавно... — В ее голосе слышалось явное недоверие. — Очень и очень забавно...
— Не знаю, может быть... Но когда я вернулся с практики, ты уже уехала — на Урал, в село Медведевку... Так, в Медведевку?
— Так, — нехотя подтвердила Вера. И, вытянув из травяной трубочки стебелек, надкусила блекло-зеленый кончик.
— Видишь, я все помню... И потом не отвечала, сколько я ни писал... — Он сплюнул, помолчал, сдерживая накатившую вдруг откуда-то изнутри ярость. — У тебя что, пока меня не было, появился какой-то хахаль?..
— Дурак, — вспыхнула Вера. — Хоть ты и доктор каких-то там наук, по газетам знаю, а все равно — дурак. — Она отвернулась, он видел только ее затылок, завитки упавших на высокую шею каштановых волос. — Извини, но можешь ты объяснить, почему вы, мужики, такие дураки?..
От ее слов, ее тона у него немного отлегло от сердца. Он чувствовал себя так, будто все, о чем они говорили, случилось не двадцать пять лет назад, а вчера, и разговор их может что-то поправить, переменить...
— И все-таки... Что?.. Ты ведь, кажется, вскоре скаканула замуж?..
— А ты?..
Лазарь косо усмехнулся, подергал себя за кончик бороды.
— Это назло тебе... И тебе, и себе, и всему свету... Короче — с отчаяния...
— Вот как... Себя-то ты хорошо понимаешь, да только себя...
— Но я хочу понять и тебя тоже... Так что же случилось?..
Она грызла травинку, словно раздумывая, стоит ли отвечать. Стоит ли, надо ли...
— Так что же все-таки?..
— Хорошо, я скажу... — Голос у нее сделался сухим, бесстрастным. — Как-то раз я зашла к вам... Я ведь часто заходила, проведать тетю Соню, почитать — мы их вместе читали — письма, которые ты ей присылал... Мы их читали, говорили о тебе... Мне казалось всегда, что она хорошо ко мне относится, даже любит... И я тоже... Ну, если не любила, то для меня она была — не чья-нибудь, а твоя мать, и в этом все... И вот однажды она мне сказала, что хотела бы иметь для своего сына... Для тебя то есть... Жену-еврейку...
— Она так сказала?..
— Да, она так сказала.
— Глупости... Не могла она так сказать!..
Лазарь вскочил, потом снова сел. Он не мог, не мог поверить...
— И тем не менее она так сказала. Русская ей не подходит... Ей, тебе... В общем — вам...
Голос ее оставался по-прежнему сухим, бесстрастным, но каждое слово, которое Вера произносила, казалось, царапало ей горло.
Она так сказала?.. Он обернулся — они сидели к могиле спиной — и обескуражено посмотрел на мать. Они встретились взглядами — он и мать, смотревшая на него с памятника, с гранитной плиты, с розоватого, в черных ветвистых жилках гранита... Взгляд ее, пропущенный сквозь очки с массивной роговой оправой, был тревожно-упорен и нем... Она словно порывалась — и ничего не могла сказать...