Зато в самолете он, как всегда, заснул и проспал весь полет — около двух часов. И снилось ему, что все его друзья — и Регина, и Арон Львович, и Игорь Белоцерковский — все звонят и наперебой предлагают себя в спонсоры для издания его книги... Ему, разумеется, было это приятно, хотя удивляло: ведь он никого ни о чем подобном не просил... Сон был длинный, Александр Наумович проспал до самого Кливленда и ему не хотелось просыпаться.
А ОН НЕ УМЕЛ ПЛАВАТЬ
Многие потом говорили, что Марк попросту не умел плавать... И верно — не умел. Точнее не то чтобы не умел, а разучился. Было это давным-давно, в Одессе, на Ланжероне, где он заплыл как-то раз далеко за буек, и тут свирепая судорога клещами впилась ему в ногу. Он бы, возможно, утонул, не окажись поблизости прогулочный катер... Но с тех пор, если Марк и входил в воду, так только чтобы поплескаться у самого берега, неодолимое чувство страха не пускало его на глубину.
Однако другие считали все это выдумкой, чудачеством, поскольку Марк и в самом деле был чудаком. У него и внешность была чудаковатая: небольшого росточка, с коротенькими, быстро-быстро семенящими ножками, с круглой, как шар, порядком полысевшей головой и младенчески-пухлыми губами, словно только что оторвавшимися от соски... И светло-голубые глаза его за толстенными стеклами очков выглядели непомерно огромными и удивленно-вопрошающими — как у младенца. Мало того, у него и фамилия была, по нынешним временам, прямо-таки анекдотическая: Рабинович... Из-за этой фамилии Марка год за годом вычеркивали в министерстве из списка тех, кого посылали в гастрольные поездки, причем не только за рубеж, но и по стране, и вычеркивали не зря, поскольку бог весть, что там произошло бы в Праге или той же Варшаве (что до разных Парижей, так про них тогда нельзя было и помыслить), но и в периферийных городках, куда он приезжал в составе концертной бригады, рядом с его фамилией не редко появлялись надписи вроде: «Абрам, где твоя Сарра?» или «Убирайся в свой Израиль!»
Друзья советовали Марку взять фамилию жены (Потапова), но Марк говорил, что привык к фамилии, носит ее с рождения и переменить ее значило бы для него родиться заново. С точки зрения друзей эти объяснения были тоже проявлением чудачества, и чудачества непростительного, если иметь в виду как его собственное положение (в кругу знатоков Марка считали первоклассным пианистом), так и благополучие его семьи.
Но главным его чудачеством, по общему мнению, были слезы, которые брызнули из его глаз в аэропорту, в очереди, упиравшейся в стойку с табличкой «Вена». «Чудак! — говорили ему. — Надо радоваться, что ты уезжаешь из этой страны!» — «Я радуюсь, радуюсь...» — твердил он, а слезы бежали по его щекам и подбородку... «Ну и чудак! — сердились те, кто пришел его проводить. — Нет, вы видели еще где-нибудь такого чудака?..»
Так что, по мнению его знакомых, дело заключалось вовсе не в том, умел или не умел он плавать, а совсем в другом. А именно в том, что когда Марку впервые в Америке, как говорится, улыбнулась фортуна, да еще как улыбнулась — за один вечер он мог заработать 500 (да, прописью: пятьсот!) долларов, так вот - Марк взял и при всем честном народе вдруг сыграл «Интернационал»!..
Хотите знать, как это случилось?
После того, как Марк Рабинович приехал в Америку (а приехал он сюда следом за дочкой, без которой ни его жена, ни он сам не представляли себе дальнейшей жизни), у него не стало причин для недовольства ни министерством, которое отказывало ему в гастролях, ни антисемитами, которые разукрашивали гнусными надписями афиши с его фамилией. Если здесь и существовали министерства и тому подобные учреждения, покровительствующие искусствам, то никакого интереса к Марку Рабиновичу они не проявляли, что же до афиш с его именем, то их не было и в помине. Всю Америку, от Бостона до Сан-Франциско, наводняли знаменитые оркестры и гастролеры, для Марка среди них не находилось места. Правда, кое-кто из тех, кого знал Марк, с грехом пополам, но устраивались — одни давали уроки, другие руководили хором рефьюджей пенсионного возраста при местном .ТСС, третьи играли в католической или протестантской церкви во время воскресной службы. Что же до Марка, то он никуда не ходил, никому не представлялся, никого ни о чем не просил, полагая, что это способно унизить — нет, не его, а искусство... Единственное, на что мог он рассчитывать, это ученики, появившиеся у него после объявления в городской газете. И это было уже кое-что, если бы не чудачества, привезенные им в Новый Свет.