Хотя Ананда еще с детства помышлял об исламе и исповедовал его, но впал в крайность и проявил в этом отношении чрезмерность, когда услыхал, что государь ислама Газан[-хан], да увековечит [Аллах] его царствование, твердо стал мусульманином, единобожником и человеком беспорочной веры и что он всех монголов в Иране обратил в мусульманство, разбил идолов и разрушил капища; [тогда] он тоже старался подражать ему в укреплении веры ислама. Из положения Ананды и его войска можно сделать вывод, что в ближайшее время дело ислама в тех областях достигнет совершенства и, по изречению Корана, — «они войдут толпами в веру Аллаха» — они войдут толпами и станут правоверными и единобожниками, мусульманами беспорядочной веры, [они] и [их] дети и внуки. Упомянутый Мехтар Хасан, Хинду, Даулетшах, Хамид, Джамаль-ака и Мухаммад Ахтачи[867] — все они пользуются уважением и влиянием, а некоторые из них имеют доступ к матери Тимур-каана и стараются в укреплении ислама.
После этого случая в последние несколько лет Ананда под предлогом курилтая отправился к каану, выказал ему любовь и уважение и окончательно объявил о [своем] мусульманстве. А так как каан слыхал о мусульманстве государя ислама Газан-хана, да увековечит [Аллах] его царствование, то он [это] одобрил и сказал: «Ананда в мусульманстве стал последователем Газан-хана, пусть он также исповедует мусульманство, как желает его сердце, я поразмыслил [и увидел, что] мусульманство — это хорошая стезя и вера». Поэтому Ананда много радел о мусульманстве. И он еще раз стал во главе войска и области Тангут и всецело ею ведает: хотя там во главе таможен и имеются наибы и битикчии каана, но большая часть сборов тратится на его войска и больше в диван ничего не поступает. А Сартак, который не признавал ислама и был доносчиком на |A 186б, S 431| Ананду, теперь тоже стал мусульманином, и он — один из его старших эмиров, а еще один — по имени Менгли, он тоже мусульманин. Ананде в настоящее время будет, вероятно, лет тридцать. Он смуглый с черной бородой, высокого роста, полнотелый. У него есть один сын по имени Урук-Тимур, он в своем улусе утвердился во власти на царском престоле. В своих станах он разбил [шатровые] мечети и постоянно занимается чтением Корана и предается молитвам.
Четыре года спустя после благословенного восшествия Тимур-каана на престол, Дува, сын Борака, выступил вместе с войском против упомянутых царевичей и эмиров, которые ведают границами государства каана. А по войсковому обычаю в каждой заставе[868] сидит по караулу. От застав Ачиги и Чупая,[869] которые находятся в конце западной границы, и до заставы Мукли, что на востоке, установлены ямы и [в них] сидят вестовые. Тогда они послали от одного к другому сообщение о том, что замчена не боевая часть войска. Случайно царевичи Кокчу, Джумгкур и Никядай собрались вместе и, устроив пир, занялись развлечениями и пьянством. Сообщение пришло ночной порой, а они оказались пьяными до бесчувствия и не могли выступить [в поход]. Куркуз-гургэн, зять Тимур-каана, выступил со своим войском, но мятежники быстро приблизились. Так как они [царевичи] проявили нерадивость и часть войска правого и левого крыла не была предупреждена, а путь был долог, то они не соединились, и Дува с войском напал на Куркуза, у того было не больше шести тысяч человек, [поэтому] он не имел сил сопротивляться Дуве, обратился в бегство и направился в горы. Мятежники пошли за ним, захватили его и хотели убить. Он сказал: «Я Куркуз, зять каана и эмир войска». Дува приказал не убивать его. Бежавшие направились к каану, а дядя каана Кокчу, [который] по [своему] упущению не подоспел с войском, пребывал в нерешительности. Его требовали несколько раз, а он не являлся. В конце концов каан послал царевича Ачиги уговорить его и привести. Когда бежавшее войско прибыло к каану, он [приказал] схватить из бежавших эмиров Джумгкура и Никядая и заковать их. Он сказал: «Как это вы проявили нерадивость?!».