Один сейид из Чарга Бухарского,[268] которого называли Алеви[269] Чарги, получил на уртачество из казны деньги.[270] Во время уплаты установленного он утверждал: барыш-де я [уже] отдал. Потребовали расписку в получении.[271] Он сказал: «Я отдал каану в руки». Его привели во дворец. «Я тебя не знаю, — сказал каан, — где, при ком и когда ты мне передавал?». Тот ответил: «В тот день ты был один». Подумав некоторое время, каан сказал: «Ложь его ясна и несомненна, но если я с него взыщу, люди скажут, что каан отрекся и потребовал еще раз. Пусть его оставят, но не берут у него тех товаров, что он принес, дабы совершить с казной сделку». В тот день прибыла толпа купцов, их товары брали, и каждому каан давал цену с излишком. Вдруг он спросил: «Где тот сейид?». И сказал: «Сердце твое печально оттого, что не берут твои товары». Сейид стал плакать и смиренно молить. [Каан] спросил: «Сколько стоит твой товар?». Тот ответил: «Тридцать балышей». Он пожаловал ему сто балышей.
Однажды пришла одна хатун из родни каана и стала разглядывать платья, лалы и драгоценные украшения его жен. Он приказал Ялавачу: «Принеси заготовленный жемчуг». Тот принес двенадцать лотков |A 125б, S 303| [жемчуга], купленного на восемьдесят тысяч динаров. [Каан] приказал высыпать его весь в подол и рукава той хатун и сказал: «Ты насытилась жемчугом, доколе еще будешь бросать взгляды на других?». Вот и все!
Некто принес ему в дар гранаты. [Каан] приказал пересчитать их и разделить между присутствующими и дал ему по числу [гранат] по одному балышу за каждую штуку.
Один мусульманин привез ему из окрестностей Тангута, из местности, называемой Кара-Баш, повозку съестных припасов и просил разрешения уехать в свою страну. Он разрешил и дал ему повозку балышей. Вот и все!
Один человек в день пиршества, когда все тургаки полегли пьяными, украл из ставки золотую чару. Сколько ни разыскивали, она не находилась. [Каан] приказал объявить, что тому, кто ее взял и доставит [обратно], будет дана пощада и все, что он попросит, будет удовлетворено. На следующий день вор принес чару. [Его] спросили: «Почему ты проявил такую дерзость?». Он ответил: «Чтобы каану, государю мира, было предостережение и он не полагался бы на стражу». [Каан] сказал: «Мы прощаем его, да и нельзя казнить такого человека, иначе я приказал бы рассечь ему грудь и посмотрел бы, каковы у него сердце и печень». Он пожаловал ему пятьсот балышей, коня и много одежд и, сделав его эмиром над несколькими тысячами войска, послал в Хитай. Вот и все!
В каком-то году, в то время, когда поднялись зерновые хлеба, пошел град и побил посевы. Из страха перед голодом[272] в Каракоруме не продавали хлеба [даже] по динару за ман.[273] [Каан] приказал объявить: «Те, кто сеял хлеб, пусть не предаются опасению, так как все потери мы возместим. Пусть еще раз оросят посевы, и если не будет никакого урожая, то пусть взамен него полностью возьмут зерно из амбаров[274] [казны]». Поступили так. И в том году уродилось столько зерна, что не было предела. А Аллах лучше знает!
Каан очень любил смотреть на борьбу. Сначала были [только] монголы, кипчаки и китайцы. Потом [ему] рассказали о борцах Хорасана и Ирака. Он послал гонца к Джурмагуну,[275] чтобы тот прислал борцов. [Джурмагун] отправил из Хамадана на ямских подставах с дорожным довольствием силачей Филэ[276] и Мухаммед-шаха с тридцатью борцами. Когда они прибыли к каану, то ему очень понравились вид, стан и соразмерность сложения Филэ. [При этом] присутствовал эмир Илджидай из рода джелаир. Он сказал: «Жаль подстав, провианта и расходов на них». Каан сказал: «Ты приведи своих борцов, пусть они с ними поборются. Если они одолеют, я дам пятьсот балышей, а если их одолеют — ты дай пятьсот лошадей». На этом и порешили. Ночью каан призвал Филэ, поднес ему чару и ободрил. Тот поклонился ему земно и сказал: «Надежда на счастье государя мира такова, что судьба в этом деле будет благоприятствовать». Илджидай привел из своего тумана одного человека, которого звали Угана-Боке. Рано поутру предстали на месте. Илджидай сказал: «Условие таково: не хватать друг друга за ноги».[277] Вступили в борьбу. |A 126а, S 304| Угана-Боке повалил Филэ на четвереньки. Филэ сказал: «Держи меня изо всех сил и не отпускай». Он потешался, закружил Угана-Боке и так ударил его оземь, что и вблизи и вдали был слышен треск его костей. Каан, словно лев, вскочил со [своего] места и сказал Филэ: «Держи хорошенько противника!», — а Илджидаю сказал: «Каково? Законно он получил лошадей, улаг[278] и дорожное довольствие или нет?». Он заставил Илджидая дать пятьсот лошадей, а Филэ, кроме почестей и наград, пожаловал пятьсот балышей. Мухаммед-шаху он также дал пятьсот балышей, а их товарищам дал каждому по сто балышей. Он спросил у Мухаммед-шаха: «Ты возьмешься бороться с Филэ?». Тот ответил: «Возьмусь». Каан сказал: «Вы земляки и свояки друг другу, не враждуйте». Спустя некоторое время, он отдал [за] Филэ одну луноликую девушку. А тот, как принято для сохранения силы, к ней не прикасался и сторонился ее. Однажды девушка пришла в ставку. [Каан] добродушно спросил: «Как ты нашла тазика? Ты, вероятно, получила от него значительную долю наслаждения?». А среди монголов есть такая шутка, что тазикам приписывают большие penis`ы. Девушка сказала: «Мне до сего времени не доставалось от него никакого наслаждения, ибо мы [живем] особняком друг от друга». [Каан] вызвал Филэ и обсудил положение. Борец доложил: «На службе его величества я прославился как силач, и никто меня не одолел. Если же я займусь тем делом, моя сила пропадет. Мне не следует на службе у каана терять свое достоинство». [Каан] сказал: «Цель [заключается] в том, чтобы от тебя получились дети. Впредь я тебя освобождаю |A 126б, S 305| от состязания в борьбе». Вот и все!