– Слабый. Они спят зимой, а это шатун, видать. Летом мы бы с тобой так легко не отделались. – Таня продолжала держать в руках оружие, но на труп даже не смотрела.
– Откуда вы знали, куда стрелять? – Я тяжело дышал и пытался остановить кровь ладонью. Лапа кровососа порвала комбинезон, но сама рана была не глубокой.
– Нужно не суетиться. Если присмотреться – видно. Воздух колыхается, будто от жары. Вот и всё. – Петровна вытянула шею и посмотрела за забор. – Так. Я смотрю, всех тварей укоцали. Я пойду в медпункт. Ты помоги Перца дотащить – кажись, его порвали сильно. Буду вас лечить. – Пошла в барак, бормоча себе под нос – надо марганцовку развести, и бинты из биксов достать… И что там Болотный доктор советовал… А, жгучий мох отварить и рану промывать, только разбавить один к четырём…
Вечером того же дня готовили ужин и мыли посуду сами бойцы. Татьяна Петровна была слишком занята ранеными. Я отделался легче всех – после промывки раны, наложения швов и повязки был бесцеремонно выпровожен из медпункта. Уже поздно вечером все, кроме дозорных и раненых, собрались в большой комнате главного здания и обсуждали сегодняшний инцидент. Хриплый магнитофон еле слышно играл что-то старенькое, но очень душевное. Пришла Петровна, и тяжело вздохнув, села на скамью.
– Ребята заснули. Всё хорошо будет, через пару дней станут в строй. Только Перец… Я не справлюсь. Лукаш, ты бы связался с Доктором, жалко мальчика.
– Сделаем, Танюш. Не волнуйся.
Женщина оперлась спиной о стену и прикрыла глаза. Я осторожно её рассматривал. Тёмные круги под глазами выдавали, как она устала. Руки, лежавшие на коленях, поражали грубой, потрескавшейся до крови кожей. Из причёски выбилась седая прядь и спадала на лоб, изрезанный морщинами, которых днём я как-то и не заметил. Зона никого не делает краше, а с женщинами вообще обходится очень жестоко. К Петровне подсел Скряга, и еле слышно предлагал покушать, попить водички, выпить пивка… Она только морщилась, всем видом говоря, что ей ничего не хочется, и молчала.
– Танцор! А почему ты Танцор? – белобрысый парень отхлебнул пива из бутылки и с интересом на меня уставился.
– Танцор и есть. Занимался хореографией всерьёз, до армии. – Мне скрывать было нечего.
– Вот это да! Балерунов у нас ещё не было – любопытствующий рассмеялся.
– А не гонишь? – Скряга заинтересованно посмотрел на меня. По тебе и не скажешь. Я вот совершенно танцевать не умею. И вообще, не мужское это дело.
– Чтобы ты понимал! – Татьяна открыла глаза. – Игорь, я не танцевала лет десять. Пригласи меня на вальс, а? Ребята, сделайте погромче!
В это время зазвучала старая, когда-то модная песня. Я её хорошо знал – не вальс, конечно, но попробовать можно – «Bring me to life», группы «Evanescence». Я подошёл к Петровне, протянул руку, она поднялась, и мы закружились в танце. Зрители поражённо молчали.
Не Петровна, нет… Таня. Таня танцевала замечательно. Не ожидал, что она окажется настолько прекрасной партнёршей. Даже забыл, что она не вписывается в стандартные для балерин сорок два килограмма. Женщина мечтательно улыбалась, прикрыв глаза, и полностью отдалась во власть музыки. А я в этот момент понял. Понял, что никогда не пойму, почему женщины такие. Способные пожертвовать собой ради других. Почему Таня работает как проклятая, чтобы облегчить жизнь куче мужиков, получая взамен лишь вечную усталость. А вот трепетное к ней отношение бойцов стало понятным. Она действительно была матерью. Для всех. Одним своим присутствием делая этот мир лучше.
7 августа 2009 г.
Василий Бора
Эпицентр
Вездеход заблудился окончательно и бесповоротно. Уже шестое, серое и унылое утро встречал он в этой глуши, где солнца и в полдень почти не видно, да и рассвет казался прорывом гигантского гнойника, а не восходом жизнетворного светила. Вездеход не знал названия этого леса, и понятия не имел, каким образом он попал сюда, когда бежал без оглядки, спасаясь от химер, но одно помнил крепко: он не имеет права умереть! Ни за что, ни в коем случае, и ни при каких обстоятельствах не мог он позволить себе роскошь отчаяния или спокойствие смерти. Жизнь Вездехода не была его собственностью, и, следовательно, он не мог распоряжаться ею по собственному усмотрению, не мог, сдаваясь беспощадной судьбе, просто лечь и умереть. Не имел права. Его ждали, на него надеялись, от него ожидали помощи и поддержки, защиты и покровительства. У него были дети и жена, которые, потеряв кормильца, остались бы без всякой опоры. Поэтому он раз за разом вытаскивал из глубокой грязи ногу и делал следующий мучительный шаг. Липкая и тяжёлая, холодная грязь методично высасывала из человека последние капли сил, а бурелом вставал на пути сотнями колючих шлагбаумов. Но шли часы, проходили сутки, а человек не сдавался. Полуслепой от усталости и голода, он механически пёр напролом, и концентрировал всё своё внимание и волю на преодолении очередного препятствия. Всегда исключительно только того, которое нужно было преодолеть в данный момент. Иначе было нельзя. Задумайся он на секунду о беспросветности собственного положения или о длине всего предстоящего пути – и силы бы тотчас покинули его. А так он говорил себе: ещё шаг, ещё один, перелезть дерево, перешагнуть яму – это я смогу, это ещё по силам, а там видно будет! Вперёд, всегда только вперёд!
К концу шестого дня, человек, скорее похожий на упрямое пресмыкающееся, чем на разумное существо, очнулся от того, что перед ним не оказалось никакого преодолимого препятствия. Минуты две простоял он в тупом оцепенении, прежде чем в глазах засветились искорки возвращающегося разума. Вездеход оглянулся и удивлённо констатировал, что перед ним нет больше деревьев и кустов, а под ногами не грязь, а старый и растрескавшийся, но крепкий асфальт. Оглянувшись, он увидел, что дорога острым краем начиналась прямо у кромки леса, откуда ему удалось только что вырваться. Складывалось впечатление, что по каким-то неведомым причинам растительность никак не могла захватить этот клочок чистого пространства. Остановленная у края асфальта, жухлая трава высоким валом нависала над дорогой, а деревья, которые росли здесь много гуще обычного, жадно протягивали свои хищные лапы в сторону поляны. Что бы это ни было, что бы ни останавливало растительность, Вездеход был благодарен ему от всей души. После десятков часов, проведённых в борьбе с зарослями и болотом, идти по асфальту казалось сказочно легко и приятно. На поляне виднелись какие-то старые развалины, угадывались контуры большого дома и множества хозяйственных пристроек. В сторонке стоял чудом сохранившийся внушительных размеров сарай с бревенчатыми стенами. Большие камни из фундамента дома блестели от ноябрьского инея, создавая впечатление ложной чистоты. "Скорее всего, здесь был раньше большой хутор или дом лесника с маленькой лесопилкой. Богатое было место – гляди, какие гранитные глыбы притащили для фундамента!" – подумал Вездеход. Его мысли уже крутились вокруг чая, остатки которого он приберёг в рюкзаке и который в мокром лесу никак не мог сварить, ибо сырое дерево под постоянно моросящим дождём только дымило и не желало гореть. Голод болезненной судорогой скрутил желудок, еда закончилась четыре дня тому назад, и в данном положении даже простой чай казался вершиной мечтаний.
– В сарае наверняка найдётся парочка сухих досок для костра, наконец-то будет возможность согреться и просушить обувь и одежду, – подумал сталкер. Впервые за последние несколько суток он серьёзно начал верить в благоприятный исход своего приключения, в сердце шевельнулся огонёк оптимизма. Верный сталкерским инстинктам он, прежде всего, решил тщательно осмотреть всю поляну, нет ли тут мутантов, аномалий или другого источника опасности. Навык, намертво вбитый в голову годами, проведёнными в Зоне, оказался сильнее даже усталости и дикой жажды выпить горячего чаю, которым он бредил всю дорогу сюда. Сняв с пояса обрез (тяжёлый автомат с патронами он бросил на вторые сутки, так же как и бесполезный пистолет с боезапасом) Вездеход сперва достал из кармана сухую пачку патронов и перезарядил ружьё. После этого он тщательно осмотрел все развалины пристроек, первым делом ища подвал или погреб – любимое место жительства всякой нечисти, но, слава Богу, таковых здесь не нашлось. Сарай он решил оставить напоследок, ибо делать лишние круги в наступающих сумерках ему хотелось меньше всего на свете. Проходя мимо развалин дома, человек заметил нечто странное: несмотря на то, что дом был разобран по камням и практически сравнен с землёй, у бывшего фасада остался стоять большой фрагмент стены с входной дверью. Добротная резная дубовая дверь казалась нетронутой. Остановившись перед ней и с интересом рассматривая причудливый орнамент, состоящий из дубовых листьев и оленей с ветвистыми рогами (всё-таки здесь было лесничество!), Вездеход заметил, что из щёлочки под дверью сочится мягкий свет.