– Ну вот и ваш дом, – сказала Татьяна.
Они дошли до трехэтажного типового дома, в котором у Мирона Ивановича была небольшая квартира. А он и не заметил, как дошли.
– Тогда спокойной ночи, – сказал Мирон Иванович.
– Может, посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?
– Мне спать пора.
– Чтобы завтра браконьерствовать?
– Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.
– Знаю я эту рыбалку, – сказала Таня и села на скамеечку. – Садитесь.
– Нет.
– Я вам сказала – садитесь! Пока вы надеялись, что будете со мной целоваться, вы никуда не спешили.
– Пять минут, – сказал Мирон Иванович.
Он сел.
– Знаете что, – сказала Таня, – если вы согласитесь не сносить часовню, я вас поцелую. Честное слово.
– Дешево цените мою принципиальность, – сказал Мирон Иванович.
– Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим. Я знаю, что вы не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра вам позвонит этот толстяк – ну как его, заместитель директора, и все отменит.
– Не думайте, что вы меня заинтриговали. – Мирон Иванович в самом деле не был заинтригован. Он клял себя за слабость – надо было сразу резко сказать ей – ухожу! – и уйти.
– Я не интригую. Неужели вы думаете, мы будем тратить время и силы, для того чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной?
– Тогда идите спать.
– Последний раз обращаюсь к вашему разуму – спасите часовню.
– Глупости. Часовня нам мешает. Она никому не нужна. Мы возводим города будущего, башни из стекла и сборного бетона.
– Я вам гарантирую, что эта часовня переживет ваши шедевры из сборного бетона, потому что они, в сущности, времянки. Стандартные времянки, собранные за неимением лучшего. Пройдет совсем немного времени, и строительство снова станет созданием прекрасного.
– У нас с вами разные вкусы.
– Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого вкуса. Откуда быть вкусу у человека, лишенного корней?
– Все, – сказал Мирон Иванович. – Мне это надоело.
– Если бы вы знали, как вы мне надоели, – сказала девушка. – Ведь такие убогие люди, как вы, думающие только о сегодняшней выгоде, о том, чтобы посидеть в ресторане с заказчиком и выполнить план, – это они снесли в этом городе шесть церквей, гостиные ряды и не счесть сколько старых домов, созданных людьми, которые знали, что такое красота.
– Зачем же обвинять меня в перегибах тридцатых годов? – удивился Мирон Иванович. – Это нечестно. Я сам выступал за реставрацию крепостной башни.
– К счастью, ваше поколение – последние истребители русской культуры.
– Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?
– Я убеждена.
– Что ж, подождем, – сказал Мирон Иванович. – Спокойной ночи. – Он не знал, надо ли прощаться за руку, потом решил, что не надо, кивнул и пошел к подъезду.
Таня догнала его в дверях.
– Погодите, – сказала она. – Я вам только покажу один снимок. Надеюсь, это останется между нами.
Она протягивала ему цветную фотографию размером в открытку. В подъезде было светло, и Мирон Иванович явственно разглядел картинку – небольшую приземистую белую церквушку, с куполом, двумя узкими стрельчатыми, в глубоких нишах, окошками и низкой дверью под тяжелым, будто витым из ветвей порталом.
– И что? – спросил он.
– Это она, – сказала Таня. – Нравится?
Мирон Иванович сразу догадался, что если иначе сделать окна, восстановить портал да еще восстановить барабан и купол, то из сапожной мастерской получится памятник архитектуры.
– Пришлось снять метр земли, – сказала Таня, – ведь культурный слой здесь довольно толстый – зато сразу изменились пропорции, правда?
Мирон Иванович заметил, что за часовней, там где должен возвышаться корпус заводоуправления, видны только зеленые деревья.
– Липа, – сказал он уверенно.
– Почему?
– Здания нет. Рисуете, так соблюдайте историческую правду. Где заводоуправление?
– Снесли, пока совсем не развалилось.
– Снесли? В прошедшем времени?
Почему-то Мирон Иванович подумал о том, какие тонкие в доме стены, и соседи услышат, как он поздно вечером беседует с девушкой, причем на странные темы. Поэтому конец вопроса он произнес шепотом.
Девушка ничего не сказала, в руке у нее было еще две фотографии. Одна изображала какой-то довольно грубый орнамент, вторая – белесую картинку с наивными волнами и кораблем, полным примитивных человечков.
– Это мозаичный пол, – сказала девушка, – и фреска. Как видите, я вас не обманывала.
– Я не знаю, зачем вы все это нарисовали, – сказал шепотом Мирон Иванович, – но на мое решение эти фальшивки не окажут никакого влияния,
Он чувствовал себя оскорбленным судьбой заводоуправления. Совсем неплохое получилось здание, с просторными кабинетами, столовой, залом заседаний – такое здание не стыдно построить и в крупном городе.
– Это не фальшивки, – сказала Таня, – фотографии.
– Тогда они не могут существовать.
– Почему?
– А когда же, простите, их сделали? Где, простите, – Мирон Иванович не скрывал сарказма, – вы увидели купол над сапожной мастерской?
– Через сто двадцать лет, – сказала Таня.
– Элегантно.
– Эти фотографии будут сделаны через сто двадцать лет.
Неестественность и в то же время окончательность этого ответа заставила Мирона Ивановича забыть, что он не хочет терять ни минуты на пустые разговоры. Если допустить совершенно невероятное, если счесть, что ты не жертва дурного розыгрыша, а очевидец невероятного события… впрочем, в самом облике этой девушки с самого начала виделось нечто неземное и совершенно необыкновенное, иначе почему Мирона Ивановича, человека сдержанного и никак не влюбчивого, потянуло к ней, как мотылька к яркому свету?
И пока эти спутанные и неосознанные мысли прыгали в мозгу, как кузнечики в высокой траве, Мирон Иванович так и стоял с фотографиями, не желая глядеть на них и в то же время не смея поднять глаз на Таню, и потому Архипов, его сосед по этажу, который в этот поздний час шел из гостей, очень удивился, столкнувшись с городским архитектором в слишком юной компании, и вынужден был подвинуть Мирона Ивановича, так как тот не ответил на приветствие и был похож на человека, парализованного горем.
Когда Мирон Иванович привел в порядок мысли и поднял голову, Архипов уже прошел к себе в квартиру, кинув сверху лестничного марша оценивающий взгляд на Таню.
– Что же вы предлагаете? – спросил Мирон Иванович.
– Не сносить часовню.
– Но ведь ее и так не снесут.
– Правильно. Но мы еще не знаем, какой ценой.
Таня поглядела в пустые от шока глаза Мирона Ивановича, взяла его за руку и вывела в летнюю ночь. Мирон Иванович покорно сел на лавочку,
– Я отказываюсь понимать, – сказал он наконец, возвращая фотографии.
– Вы все понимаете.
– Так чего же вы раньше ждали?
– Все очень просто – мы на пределе проникновения.
– Проникновения к нам? – догадался Мирон Иванович.
– Да, глубже мы опуститься в прошлое не можем – сто двадцать лет – предел.
– И вы столько всего упустили?
– Сегодня нас очень мало, – сказала Таня. – Единицы. Завтра будет больше. Пока на это уходит три четверти энергии всей Земли.
– Ну зачем так много! – потрясение боролось с недоверием в душе Мирона Ивановича.
– Неужели вы не поняли? Мы живем в мире, который сделан вами. Сделан вами вчера и сегодня. Построен или разрушен. Облагорожен или загажен. Если мы можем остановить дурное – мы будем это делать. Завтра, послезавтра, каждый день. Сегодня – один из самых первых дней.
Таня положила узкую ладонь на руку Мирона Ивановича, как бы успокаивая его.
– Вы не волнуйтесь, – сказала она, – Мы вообще стараемся не говорить людям прошлого. Но вы были такой упрямый.
– Впрочем, эта часовня – пустяк, – оживился Мирон Иванович. Он вдруг не только поверил – внутренне, искренне, окончательно, что именно его избрали в качестве интеллигентного доверенного собеседника, но и понял, что они поступили верно. – С ней вы справитесь. Я вам должен сказать, что есть куда более важные проблемы. Беспрерывно загрязняются водоемы, леса – знаете, как идет рубка и сплав леса? А загрязнение атмосферы? Вам же этим надо дышать. Или вы занимаетесь только культурой?