– О чем ты думаешь? – спрашивал Фрэнк.
– Так, ни о чем, – следовал ответ.
– Так-таки ни о чем? – не отступался Фрэнк, и начиналась очередная ссора.
Раза два он даже прогонял ее в бутылку. И она подчинялась, с загадочно-мстительной улыбкой.
– Почему она так улыбается? – спросил он у джинна, которому как-то рассказал о своих мучениях.
– Кто ее знает, может, у нее там любовник.
– Ты шутишь! – воскликнул Фрэнк, холодея от ужаса.
– Да, просто диву даешься, насколько просторными бывают некоторые бутылки, – сказал джинн.
– Выходи! – тут же заорал. Фрэнк. – Кому сказано, выходи!
Его возлюбленная послушно выбралась наружу.
– Есть там кто-нибудь, кроме тебя?
– А что, такое бывает? – спросила она с плохо разыгранным удивлением.
– Отвечай на мой вопрос, – требовал Фрэнк. – Отвечай: да или нет.
– Да или нет, – повторила она, доведя его до полного бешенства.
– Ах ты потаскушка, лживая, лицемерная потаскушка! – крикнул Фрэнк. – Сейчас я сам туда влезу. И если кого-нибудь найду, моли Бога за себя и за него.
С этими словами он невероятным усилием воли протиснулся в узкое горлышко и внимательно изучил каждый сантиметр: никого не было. И вдруг сверху донесся непонятный звук. Он поднял голову и увидел, как в горлышко ввинчивается пробка.
– Что вы делаете? – закричал Фрэнк. – Закупориваем бутылку, – ответил его джинн.
Фрэнк разразился проклятьями, потом перешел на просьбы и в конце концов на униженные мольбы.
– Выпустите меня, – упрашивал он. – Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только выпустите меня.
Однако у джинна нашлись другие неотложные дела. В чем Фрэнк тут же убедился, имея горькую возможность наблюдать за ретивым их выполнением сквозь прозрачные стены своей тюрьмы.
На следующий день его бутыль схватили, со свистом домчали до знакомого грязного магазинчика и запихнули на полку с остальными, мало чем отличающимися бутылками.
Там он и пробыл целую вечность, погребенный под толстым слоем пыли и обессилевший от ярости, которая охватывала его при мысли о том, чем занимаются его вероломная возлюбленная и джинн в его же собственном чудном дворце.
Однажды в магазинчик забрели моряки, и, узнав, что в бутылке Фрэнка находится прекраснейшая в мире девушка, они скинулись всей командой и выкупили ее. Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо им воспользовались.
НИЧЕГО, КРОМЕ ХОРОШЕГО
Доктор Рэнкин был крупным мосластым мужчиной, из тех, на ком даже новенький костюм кажется старомодным, – так выглядят костюмы на фотографиях двадцатилетней давности. Это объяснялось тем, что туловище у него было широким и плоским, будто составленным из упаковочных коробок. Лицо со взглядом деревянной статуи тоже было словно из-под топора; волосы, не ведавшие расчески, походили на парик. Огромные ручищи отнюдь не были изящными, такие записываются в плюс доктору небольшого провинциального городка, где жители и поныне сохранили типичную для селян склонность к парадоксам, полагая: чем больше твои лапы схожи с обезьяньими, тем легче тебе сделать какую-нибудь тонкую работу, например, удалить миндалины.
Доктор Рэнкин как раз и был прекрасной иллюстрацией данной теории. Скажем, в это конкретное ясное утро он просто цементировал большой кусок пола в погребе – не бог весть какая ювелирная работа, – но его огромные неизящные ручищи трудились размеренно и неторопливо, и было ясно: они никогда не оставят в теле пациентов тампон, а шрам на теле никогда не будет уродливым.
Доктор оглядел дело рук своих со всех сторон. Что-то подровнял тут, что-то пригладил здесь и, наконец, убедился, что заплата сработана на совесть, профессионал не сделает лучше. Он подмел остатки осыпавшейся земли, бросил в огонь. Уже хотел убрать инструмент, но еще раз прошелся по поверхности рукой мастера, то бишь мастерком, и заплатка стала совершенно заподлицо с остальным полом. В эту минуту высшей сосредоточенности хлопнула дверь веранды – будто выстрелила маленькая пушка, – доктор Рэнкин, вполне понятно, подскочил как ужаленный.
Он нахмурил брови, навострил уши. Две пары тяжелых ног затопали по вибрирующему полу веранды. Открылась дверь в дом, и посетители вошли в холл, с которым погреб был связан напрямую одним лестничным пролетом, к тому же весьма коротким. Он услышал посвистывание, потом Бак и Бад закричали: – Док! Эй, док! Клюет!
То ли доктор не был в тот день расположен к рыбалке, то ли, как свойственно людям крупным и грузным, от неожиданного испуга у него начисто пропала жажда общения, то ли ему просто хотелось спокойно довершить работу и посвятить себя делам более важным, нежели рыбалка, – так или иначе, на призывный клич друзей он не отозвался. Вместо этого он весь превратился в слух – друзья еще немного покричали, потом, естественно, оставили это занятие и перешли на диалог – в голосах зазвучали раздраженные и удивленные нотки.
– Наверное, куда-то смылся.
– Оставим записку – мы у ручья, приходи.
– Можно сказать Айрин.
– Но ее тоже нет. Уж она-то куда подевалась?
– По идее, должна быть дома.
– По идее! До чего ты, Бад, наблюдательный. Посмотри на этот стол. Столько пыли, что расписаться можно...