Вскоре «путешествия во времени для всех» стало политическим лозунгом. Либералы требовали государственного финансирования, консерваторы же считали, что путешествовать во времени должны только те, кто может себе это позволить.
А потом случилось что‑то нехорошее – что‑то, не то чтобы вымаранное из исторических книг, но такое, про что в школе не рассказывают (по крайней мере, в школе, в которой я училась) – и федеральное правительство предложило компромисс.
Каждый получит одну бесплатную возможность путешествия во времени. Нет, посетить прошлое лично и увидеть распятие Христа или битву при Геттисберге нельзя. Но можно вернуться назад к какому‑либо моменту собственной жизни.
Однако возможность серьёзных изменений в прошлом всё же настолько велика, что путешествия во времени должны жёстко контролироваться. Если вы окажетесь в Зале Свободы[4] в июле 1776 года, то никакие предписания в мире не удержат вас от того, чтобы рассказать отцам‑основателям, что они такое натворили.
Так что компромисс всё сужался и сужался (с таким подтекстом, что широким массам нельзя доверить такое мощное средство, как способность перемещаться во времени) и в конце концов превратился в День Красного Письма, со всеми его положениями и процедурами. Вы получаете возможность прикоснуться к собственному прошлому, не покидая настоящего. С помощью Красного Письма вы можете проникнуть в собственное прошлое и обнадёжить самого себя либо поправить что‑то в своей жизни.
И даже это казалось противоестественным католикам, южным баптистам, либертарианцам и членам лиги Застрявших во Времени (моих всегдашних фаворитов, поскольку они, похоже, никогда не понимали иронии в своём названии). Многие годы после принятия закона учреждения вроде школы Сестры Марии Милосердной пытались его саботировать. Они протестовали. Они подавали в суд. На них подавали в суд.
Когда пыль, наконец, улеглась, им всем пришлось смириться.
Но никто не мог обязать их радоваться этому дню.
И они отыгрывались на нас, растерянных и полных надежд выпускниках в ожидании своего будущего, своих Писем, своей судьбы.
Я помню молитвы. Помню стояние на коленях в течение, казалось, долгих часов. Помню влажность этого весеннего дня, и усиливающуюся жару, потому что капелла (историческое здание) не была оборудована такими противоестественными изделиями как кондиционеры.
Марта‑Сью Грейнинг упала в обморок. За ней Уоррен Иверсон, квотербэк школьной команды. Я провела большую часть того утра уперевшись лбом в спинку переднего сидения; в животе у меня нещадно крутило.
Всю мою жизнь я ждала этого дня.
И вот он, наконец, наступил. Нас вызывали в алфавитном порядке, что помещало меня примерно в середину списка, как всегда. Я терпеть не могла быть в середине списка. Я была длинная, нескладная, неуклюжая везде, кроме баскетбольной площадки, с не оформившейся ещё фигурой – важная вещь в старших классах. Я ещё не стала внушительной – это пришло с годами. Пока же я, длинная несуразная девица, плелась следом за парнями гораздо ниже меня ростом. Стараясь быть незаметной.
Я зашла в боковой придел, наблюдая, как мои друзья подходят к алтарю, к подножию ступеней, где мы обычно преклоняли колени, принимая причастие.
Папки раздавал отец Бруссард. Он был высокого роста, но не такой высокий, как я. Он начинал полнеть, заметнее всего вокруг талии. Он держал папку за уголок, словно она сама была проклята, и произносил благословение над всеми и каждым из нас, принимающих из его рук своё будущее.
От нас не требовалось ничего говорить в ответ, но некоторые парни бормотали «Здо рово!» или что‑то вроде того, а некоторые девушки прижимали папку к груди, словно любовное послание.
Я взяла свою, почувствовала прохладу пластика под разгорячёнными пальцами, крепко её сжала. Я не стала её открывать – не здесь, не рядом со ступенями, потому что знала, что те, кто ещё не получил своё письмо, смотрят на меня.
Так что я отошла к дверям, вышла в холл и оперлась о стену.
После чего открыла папку.
И увидела, что она пуста.
У меня перехватило дыхание.
Я обернулась и оглядела часовню. Остальные всё ещё стояли в очереди за своими папками. Нигде на ковре не валялся выпавший красный конверт. Я остановила троих одного за другим и спросила, не видели ли они, чтобы у меня что‑то выпало, не подбирали ли, не получили ли мою папку по ошибке.
А потом сестра Мария‑Катерина схватила меня за руку и потащила прочь от алтаря. Её пальцы пережали мне локтевой нерв, и руку пронзила боль.
4
В оригинале Freedom Hall.
Место подписания Декларации независимости США 4 июля 1776 года называется Independence Hall и находится в Филадельфии. Однако комната в здании Национального архива в Вашингтоне, где хранится оригинал Декларации независимости, называется Rotunda for the Charters of Freedom. Переводчик затрудняется сказать, имеет ли это разночтение какое‑либо сюжетное значение.