Дорис Смит
Сборник "Песня, зовущая домой"
Песня, зовущая домой
Глава первая
Мой плюшевый мишка каждый вечер укладывался со мной спать и слушал мамины сказки, уставясь на нее немигающими стеклянными глазами. Самой любимой всегда была сказка о Мышке, которая полюбила Льва.
Самым хорошим в ней был конец: «А потом они поженились и всегда жили счастливо в маленьком домике в Уимблдоне. И у них было двое детей, сначала девочка, которую звали Дебора, а потом мальчик, которого звали Алан. У Деборы были карие глаза и светлые волосы, и она была очень умной, а у Алана были голубые глаза и курчавые волосы, и он был довольно-таки рассеянным, как и его мама. Но это было совсем неважно, потому что, хоть и рассеянный, он был очень милый мальчик». И это как-то подводило всему итог, оставляя впечатление уюта, спокойствия и вечного постоянства.
Много лет так оно и было. Алан оставался приятным середнячком, а я — ужасно умной. Я с блеском окончила школу и потом получила диплом учительницы с отличными отметками по методике, английскому и ведению хозяйства. Моей заслуги здесь почти не было. Все вышло «по воле Божьей» — с основательной помощью отца. Его звали Говард Белл, и он был почетным членом Британской академии, директором педагогического колледжа в южной части Лондона и имел степень доктора философии и диплом преподавателя, полученные в Кембридже. Между прочим, за него я была готова дать руку на отсечение.
В жизни, однако, давал именно он, помогая сперва Алану, а потом мне расправить крылья. Мы никогда не обсуждали будущее, потому что я всегда была уверена, что папа доживет до девяноста, и будет играть в гольф, и заниматься садом, и подсчитывать домашние расходы для мамы. И теперь, когда этого уже не могло быть, я поступила так, как мне и следовало: направлялась домой, чтобы взять все это на себя.
Машина Алана уже поглотила десять миль шоссе от центра Найроби до аэропорта, и отправлявшаяся в Лондон «Комета» со львом в прыжке на фюзеляже стояла на летном поле, почти готовая к приему пассажиров. Барбара, жена Алана с трехнедельным стажем, пошла купить мне газеты в дорогу, и Алан давал мне последние напутствия.
— Честно, Деб, ты зря волнуешься. Почему бы маме не работать? Тем более в приличном отеле. Она очень хорошо сходится с людьми, и по-моему им здорово повезло, что они ее заполучили.
— Ох Алан, — вздохнула я, — смотри на вещи трезво. Мы-то знаем, какая она — готова попасться любому на удочку. Нам ни к чему повторение того, что было с бабой Хьюстон.
«Баба Хьюстон», — по словам мамы, «такая милая особа… видала лучшие времена», — два месяца снимала у мамы квартиру и все это время не платила аренду да еще оказалась алкоголичкой. Если бы не мистер Ли, сосед, который однажды ночью услышал шум и отправился узнать, в чем дело, то боюсь и подумать, что могло бы случиться.
Я совсем не считала — как однажды саркастически предположил Алан — что отель, в котором мама сейчас работала регистратором с неполной рабочей неделей, был набит особами типа миссис Хьюстон, только и ждавшими того, чтобы воспользоваться ее доверчивостью, но суть дела от этого не менялась. Мама, даже если она и зарабатывала на жизнь, не могла жить одна. Папа наверняка считал, что один из нас будет оберегать ее так же, как это всегда делал он. Алан не мог уехать из Найроби. Я могла — и была просто обязана.
Улыбающаяся африканская стюардесса в темно-синей зимней форме появилась у барьера, и в тот же момент прибежала запыхавшаяся Барбара с пачкой журналов. Похоже было, что эта пачка обошлась в недельные расходы семьи на домашнее хозяйство. Ее добытчик довольно невежливо обратил на это внимание жены, и она вытащила один журнал снизу пачки и торжественно помахала им:
— Да я уже собиралась идти, когда заметила вот это. — «Это» был толстый журнал в глянцевой обложке, я боялась и подумать, сколько он стоил. — Деб, здесь статья об этом твоем приятеле, я знала, что ты захочешь ее прочесть.
— Мой приятель? — начала я и тут увидела имя крупными буквами по краю обложки: «Циклоп месяца — Адам Баллести». Слова застряли у меня в горле. Мраморный пол, казалось, куда-то исчез, оставив вместо себя мокрый тротуар, уличный фонарь и пару серых, окаймленных морщинками, глядевших мимо меня глаз. В моих ушах, после двух лет решимости забыть, звучали слова: возможно, когда-нибудь… Будь у меня хоть немного разума, я бы вернула журнал Барбаре со словами: «Спасибо, я уже это видела».
— Теперь ты сможешь к нему наведаться, — шутливо сказала Барбара, — здесь сказано, где он живет. Деб, я давно хотела расспросить тебя о нем. Мама говорила, что таких не часто встретишь. — Ее прервало объявление о начале посадки, и она обхватила мою шею руками. Мгновением позже Алан тоже быстро обнял меня, и я присоединилась к остальным пассажирам на Лондон. Я не поступила разумно. Журнал остался у меня.
— Извините, вы путешествуете одна?
Мне всегда задавали этот вопрос. Последний раз, когда я удивилась, почему бы, Алан, ухмыляясь, предположил: «Правду не скроешь». Он любил повторять, что из меня так и выпирала учительница.
На этот раз спрашивала девушка примерно моего возраста с малышкой, которую она вела за руку. Малышка и я уже познакомились в зале отправления, когда она разместила свою куклу у меня на коленях и очень не хотела убирать ее. Я призналась, что лечу одна.
— А вы не будете возражать, если мы сядем рядом?
Я правдиво ответила:
— Конечно, нет.
Все лучше, чем отдаться размышлениям и жалости к себе. Не я одна потеряла любимого родителя, и было бы просто распущенностью дать волю чувствам из-за того, что в Хитроу я не увижу ту же высокую фигуру, что и два года назад, когда он провожал меня в Найроби.
Во всяком случае это уже не было отчаянием. С ним я справилась в несколько недель, прошедших после получения телеграммы о смерти отца: коронарный тромбоз — и почти сразу все было кончено. И поскольку в критические моменты я все еще, оказывается, повторяла самую первую и единственную придуманную мной молитву: «Пожалуйста, Господи, пусть я всегда-всегда буду любить папочку. Аминь», — то я пережила самое худшее почти без слез. Нет, печаль этого момента была эгоистичной — из-за моей любви к Найроби: главная площадь, белая и блистающая на солнце, с возвышающимися цветочными клумбами и гордо развевающимися красно-зелено-желтыми флагами; городская ратуша с высокой кирпичной часовой башней, указующей с изящного белого фасада в синее небо; кафе «Боярышник», куда я так часто заглядывала на чашку чая…
И вот результат — я не только сама была слезливой до отвращения, но и портила настроение окружающим. Я в последний раз помахала в сторону наблюдательных площадок, где огненно-рыжая голова Барбары еле виднелась рядом с коричнево-лазурным пятном свитера Алана, и повернулась к стоявшей рядом девушке:
— Кстати, моя фамилия Белл. Дебора Белл.
Она охотно откликнулась:
— А моя Мур, но лучше зовите меня просто Илейн. Так я чувствую себя свободнее — а мне это очень нужно. Во время полета я всегда не в своей тарелке. — Она с сомнением улыбнулась, когда я пыталась ее ободрить. — Я знаю. Все так говорят, но я никогда не верю, пока снова не оказываюсь на земле. — Девочку звали Трэси, и ей было три года. — И дай-то Бог, чтобы ее не тошнило, — с горячностью продолжала молодая мама, — не то я еще больше пожалею, что не стала дожидаться Тони. — Тони, ее муж, через месяц следом за ними тоже отправлялся в Англию.
Эти подробности, сообщенные мне, пока мы рулили четырнадцать тысяч футов по взлетной полосе аэропорта Найроби, не оставили никаких сомнений в предназначенной мне роли: замена Тони Муру. Ладно, я всегда считала, что бывают и худшие способы проводить время.
И теперь я рассмеялась в ответ на очередной наивный наводящий вопрос:
— Конечно же нет, вовсе я не медсестра. Я преподаю. — Три года в Херфордсшире и два в Найроби я преподавала кулинарию и домоводство.
— Я так и подумала, что в вас есть что-то такое, — заметила она, и я снова улыбнулась, вспомнив замечание Алана.